не грозит немедленной эпизоотией (падеж, мор при перенаселении), я погрузился в царство коллективного бессознательного и медленных волн.
Разбудил меня непонятный грохот, я открыл глаза, но было темно, но не просто темно. В темноте кто-то передвигался. Я притворился спящим и приготовился к яростной реальности: поджал ноги для прыжка и затаил дыхание. Неожиданно появился свет. Сквозь ресницы я увидел капитана. Он стоял рядом с упавшим стулом и держал на руках лилипутку. Он смотрел на меня в упор, затем произнес: «А доктор спит» – и понес свою добычу за ширму. Лица ее я так и не видел, она крепко обнимала его за шею, притихшая в гостях, в короткой синей бархатной юбочке и красненьких туфельках-шпильках. Я успокоился, все-таки свои люди, и даже с оригинальными решениями… Потом свет погасили, до меня доносились какие-то обрывки шепотной речи, но меня уже занимали маленькие детали, ее туфельки-шпильки. Я думал о том, что эндокринная аномалия не является приговором – в этом мире, деликатно укрытом от нас, все то же: и мотив власти, и потребность сверкать и нравиться, и потребность своевольничать. Но одну ее загадку я так и не разгадал. Выше кого она хотела быть?
Еще день я провел вместе с неунывающими людьми, а потом они уехали так же внезапно, как и появились, а вскоре прилетели и мои коллеги. И тут начинается вторая история. Она связана с Андреем Заварзиным, нашим лаборантом и студентом третьего курса психологического факультета МГУ. Он уже давно профессор-русист и живет в Венгрии, в Сегеде, где преподает в местном университете. А в тот год случилась у него любовь, небольшое функциональное повреждение мозга, и курил он как черт. Сусуман стал кульминацией. Но чтобы почувствовать Колыму как кульминацию, потребуются небольшие уточнения, вносящие ясность. Она была из Венгрии, ее звали Илона, и она была студентка третьего курса, будущий филолог из Сегеда. И как раз в те дни, когда Андрей оказался в Сусумане, Илона уехала в Марсель на языковую практику. Теперь представьте себе эти две пульсирующие точки: Сусуман – Марсель. Эти две цивилизации, два противостоящих мира. И когда Андрей пошел на почту звонить, мы, не сговариваясь, отправились с ним, и сердца наши бились так, как будто это мы имели небольшое транзиторное повреждение мозга. На почте были три кабинки и несколько человек, ожидающих связи. Когда Андрей произнес: «Марсель», воцарилась такая тишина, которую можно было бы назвать хрустальной. Люди на почте немного оцепенели и сами стали участниками мистерии, впрочем, как и мы. Изредка раздавалось: «Ола Магаданской – первая кабина», «Мыс Шмидта – третья кабина», «Сеймчан – вторая!» А мы всё ждали. Но ждали и те, кто уже поговорил со своими на мысе Шмидта, Оле и Сеймчане, никто уже не уходил, и глаза у всех загорались особым светом. «Дойдет сигнал или не дойдет?» Люди вдруг открылись, стали улыбаться просто так – мы все превратились в маленькую дрейфующую льдину, – и тут раздалось: «Марсель – вторая!»
А в гостинице мы достали неприкосновенный запас – медицинский спирт для переносного итальянского полиграфа «Галилео» – и выпили отдельно за Андрея и Илону и за новую запись в журнале
