же я делаю оговорку, основанную на значительном различии нашей и Советской систем исполнения наказаний за нарушение закона и психологии этих людей, что, возможно, мои методы проверки достоверности могут быть не вполне точны здесь. Тем не менее, допуская, что человеческая природа в основном одинакова повсюду, я всё же впечатлён многими признаками достоверности, отмеченными мною по ходу процесса.
Предполагать, что эти слушания были задуманы и разыграны как театральная политическая постановка, значило бы полагать у сценаристов такого действа гений творца равный Шекспиру и Беласко.
(Примечание Мемуариста. Имеется в виду Дэвид Беласко – знаменитый в американской среде театральный сценарист и режиссёр. Активно ставился на Бродвее в начале двадцатого века и создал более четырёхсот пьес. Стремился к "фотографическому реализму" постановки. До сих пор в США действует театр его имени.
Кстати, ровно ту же мысль высказывает и присутствовавший на процессе Лион Фейхтвангер. Знаменитый немецкий писатель прямо пишет – если этот процесс театральная постановка – покажите мне режиссера, я хочу увидеть другие его пьесы. Репетировать такое нужно годами и с большим талантом. Продолжаем.)
Историческая основа и окружающие обстоятельства также придают показаниям достоверность. Доводы, которые приводят в оправдание своих деяний Радек и Сокольников, и результаты, которых они надеялись достичь, вполне вероятны и совершенно правдоподобны. Подробные детали, временами наглядно удивляющие даже обвинителя, равно как и остальных обвиняемых, о которых сообщали различные свидетели, давали неумышленное подтверждение сути обвинений.
Манера давать показания различных обвиняемых и их поведение на трибуне также имели для меня значение. Бесстрастные, логичные, детальные заявления Пятакова и впечатление отчаянной откровенности, с которой он их делал, несли в себе основания для осуждения. То же самое с Сокольниковым. Старый генерал Муралов был особенно убедителен. Он держался с большим достоинством и прямотой старого солдата. В своём последнем слове он сказал:
"Я отказался от защитника и отказываюсь говорить в свою защиту, потому что привык защищаться хорошим оружием и атаковать хорошим оружием. У меня нет хорошего оружия, с которым я мог бы защитить себя. Я не смею никого винить в этом, я сам – тот, кого нужно винить. Это моя трудность. Это моё несчастье…"
Менее значимые обвиняемые, которые выступали только инструментами, подробно излагали в деталях свою летопись преступлений, и во многих случаях демонстрировали признаки, что эти заявления произносятся впервые. Эти и другие факты, что я наблюдал, побуждают к мысли, что в показаниях, конечно, могли присутствовать чрезмерные приукрашивания, но через материалы, устанавливающие наличие политического заговора с целью свержения текущего правительства, проходила последовательная нить правды.
Судя по записям этого процесса, мне было бы
