протянула чашку с отваром из трав, подслащенным медом. Они улыбнулись друг другу. Катерина вообще была приветлива со своим окружением, хотя и не терпела фамильярности.
– Да святится имя Господне, – произнесла первую фразу королева.
– Во веки веков, аминь, – ответили, присев в реверансе, прислуживавшие в это утро дамы.
Все уже были одеты и прибраны, но, кроме де Салиас, выглядели сонными. Маленькая Бесси Блаунт с трудом сдерживала зевоту.
Королева скользнула за ширму, где стояли таз с теплой водой, кувшин для умывания и фаянсовая чаша с ароматной мыльной пеной. Катерина скинула с себя рубашку, переступила через нее и стала обмываться, скрытая от посторонних глаз ширмой. Она была стыдлива, никто, даже супруг, никогда не видели ее наготы. Только по утрам сама Катерина видела свое тело, и оно не радовало ее. Тело королевы уже утратило девичью стройность: сказались пять неудачных беременностей и возраст. Кожа стала рыхлой, живот отвис, талия располнела, а грудь, когда-то такая пышная и упругая, теперь отяжелела, обвисла. Королева сдержала невольный вздох. Да, она уже не так хороша, а ее яркий молодой супруг продолжает расцветать. Шесть лет разницы между ними говорили не в ее пользу, а последняя неудачная беременность отразилась на ней особенно сильно. И все же Генрих любит ее. А она его. Любит его сильное мужское тело, его нежную плотскую страстность, как и ту радостную чувственность, которую он разбудил в ней. Однако их неудачные попытки дать Англии наследника навели Катерину на мысль, что ее плотская радость греховна, и она вытравила ее из себя, уйдя в религию. Теперь в объятиях Генриха она была покорной и спокойной, не забывая начинать читать молитву всякий раз, как он проникал в нее. Правда, в последнее время Катерине стало казаться, что ее религиозность раздражает Генриха, и это огорчало. Она готова была уступить ему, не будь так уверена, что поступает правильно. Чтобы привлечь короля, она очень заботилась о своих туалетах, о своей внешности, надеясь этим сохранить его привязанность. Однако с недавнего времени стала носить под роскошным бархатом и парчой грубую власяницу.
Вот и сейчас, когда после омовения она надела это жесткое колючее одеяние из грубой шерсти, ее кожа начала зудеть, и Катерина ощутила какое-то мистическое удовольствие. Развязывая завязки ночного чепца и высвобождая волосы, она вышла из-за ширмы и села в кресло перед овальным зеркалом из полированного серебра. Оно отразило ее покрытое ранними морщинами худое лицо с дряблым подбородком. Но руки, расплетавшие косу, были все еще красивыми – нежными, белыми, с тонкими холеными пальцами. Хороши были и волосы – каштановые, с легкой рыжинкой, густые и блестящие. Когда она распустила их, они тяжелой массой упали до пола. Генрих так любил ее волосы… Она даже улыбнулась этой мысли, но от улыбки только резче обозначились морщины в уголках рта, а в зеркале рядом отразилось нежно-розовое, почти детское личико Бесси Блаунт, расчесывающей волосы. Катерина с невольным раздражением сравнила себя с хорошенькой фрейлиной, отметила, что Бесси почти с содроганием
