сказал я. – Но Карен покатилась по наклонной уж очень быстро.
– И к такому выводу вы пришли, поскольку близко ее знали? – сказал доктор Доу.
– Прошу прощения?
Он качнул чашкой в мою сторону:
– Вы были близки с моей падчерицей?
Я посмотрел на него, всем своим видом стараясь продемонстрировать непонимание, и он жизнерадостно приподнял брови.
– Да ладно вам, мистер Кензи. О покойных или хорошо, или ничего, но мы в курсе, что в последние несколько месяцев жизни Карен была, скажем так, неразборчива в интимных связях.
– С чего вы так решили?
– Она вела себя вызывающе, – сказала Кэрри Доу. – Не стеснялась в выражениях, чего раньше за ней не водилось. Пила, принимала наркотики. Печальное зрелище, и к тому же крайне… неоригинальное. Она даже моему мужу предложила свои, гхм, услуги.
Я посмотрел на доктора Доу. Он кивнул и поставил чашку на кофейный столик.
– О да, мистер Кензи. Каждый визит Карен оборачивался для нас какой-то пьесой Теннесси Уильямса.
– Вот с этой стороной ее характера я не сталкивался, – сказал я. – Мы общались до того, как с Дэвидом произошел несчастный случай.
Кэрри Доу спросила:
– И какой она вам показалась?
– Она мне показалась доброй, милой, и… да, возможно, чуть наивной, миссис Доу. Явно не из тех, кто прыгает со здания таможни.
Кэрри Доу надула губы и кивнула. Она глядела в пространство – мимо меня, мимо своего мужа, в точку где-то на стене. Отпила чаю – со звуком, напомнившим шелест осенних листьев.
– Это он вас послал? – спросила она наконец.
– А? Кто?
Она обернулась, устремив на меня взгляд своих холодных зеленых глаз:
– У нас больше ничего не осталось, мистер Кензи. Передайте ему это, будьте любезны.
Очень медленно я произнес:
– У меня нет ни малейшей идеи, что вы имеете в виду.
Она усмехнулась – очень тихо, словно звякнула музыкальная подвеска:
– Да все вы понимаете.
Но доктор Доу возразил:
– А может, и нет. Может, и нет.
Она взглянула на него, а затем они оба уставились на меня. Только сейчас я заметил в их глазах вежливую лихорадку, и от этого зрелища мне захотелось выскочить из собственной кожи, выпрыгнуть из окна и, стуча костями, рвануть куда подальше.
Доктор Доу сказал:
– Если вы пришли не вымогать деньги, мистер Кензи, то зачем?
Я обернулся к нему. В мягком свете, заливавшем кабинет, он выглядел больным.
– Я не уверен, что все, что произошло с вашей дочерью за несколько месяцев до ее смерти, было случайным.
Он наклонился вперед, предельно серьезный:
– Что, «интуиция» взыграла? «Нутром чуете», Старски[7]? – Глаза его снова лихорадочно заблестели, и он откинулся на спинку кресла. – Я даю вам сорок
