зеркал. Почему она не поговорила со мной о мужчинах? Почему посмела умереть, бросив на произвол женской судьбы – да еще с таким грузом семейных отношений! Почему материнство вообще продолжает считаться святым делом? Какой ханжа это выдумал?
Это было ужасно. Мать не должна учить дочь стирать, применяя как наглядное пособие – носки отца. Сколько лютого страха перед мужчиной зарыто в этой ситуации! Я не могу спокойно думать об этом до сих пор.
Первый поцелуй был найден, можно сказать, на помойке.
К восьмому классу у нас в школе сложилась своя компания из семи человек. База – четыре мальчика, четыре закадычных друга – привели с собой своих возлюбленных девочек. Один мальчик был сам по себе, получилось семь. Я попала туда, можно сказать, контрабандой. Тот, что был влюблен в меня, не был допущен к телу. Остальные пары уже как-то прикладывались друг к другу, но беззлобно и целомудренно.
Мы не расставались. Мы всемером очень любили друг друга. Мы часто играли в бутылочку. Круг, в середине крутится пустая бутылка. Стоп. На кого показала? Вставайте и целуйтесь. Вот и все. И опять не вышло ничего, поскольку к той поре я уже всерьез любила Н.
– Вы продрогли, дорогая. Почему вас так знобит? – попутчик осмотрел шубу-палатку: все подоткнуто, никаких сквозняков. – Сударыня, не дрожите же вы так!
– Вы лучше почитайте мне из вашей бордовой книжки. Я просто заболеваю, когда вспоминаю свое детство. Как я его ненавижу! – тихо ответила Ли.
– Отдохните, – сказал попутчик и раскрыл новую страницу.
Второй рассказ ночного попутчика
Дело было на полу. На ковре. Кровать еще не привезли. Квартира только что куплена. Ей тридцать два, ему тридцать два. Оба состоят в браке, каждый в своем. Дети есть.
Он полагает, что все это немного опасно. Но делает.
Она делает, потому что делает. Потом закрывает за ним дверь и подходит к окну.
«…Когда прошло восемнадцать лет, я купила квартиру, рояль, шампанское „Помпадур“, положила все это в хрусткий пакет и пошла к тебе, на твой коврово-мраморный четвертый государственный этаж – взять тебя за руку прямо на глазах у стыдливого клеврета и увести на два часа, не больше, я привыкла, что ты очень занят и у нас не больше двух часов включая дорогу.
Сегодня ты катался по полу со мной, как начинающий, как теплый толстогубый ребенок-присоска, заливая собой мои внутренности, бобрик паласа, руки свои; помнишь, как ты потом голый упал в красное кресло, деранувшее твою кожу грубой жаккардовой обивкой, и остановившимся частным негосударственным взглядом смотрел на свои дрожащие пальцы, а я, умерев от счастья, опять начинала бояться тебя, твоего неотвратимого опамятования; вот очнешься, галстук завяжешь, про жену что-нибудь ввернешь, кофе мой похвалишь, уточнишь название моих духов и пойдешь смывать их мылом – детским, поскольку то другое, сине-бирюзовое, тоже
