эффекты, верно?
– «Колония морских рачков на грузовом судне сознания», – процитировала я «Царский недуг».
– Ну ладно, – сказал он. – Пойду, пожалуй, спать. Уже час ночи.
– Ладно, – согласилась я.
– Ладно, – откликнулся он.
Я засмеялась и еще раз сказала:
– Ладно.
И в трубке стало тихо, хотя он и не нажал отбой. Мне даже показалось, что он здесь, в моей комнате. Даже еще лучше: будто я не в моей комнате, а он не в своей, и мы где-то в другом месте, призрачном и эфемерном, которое можно посетить только по телефону.
– Ладно, – сказал он спустя целую вечность. – Может, «ладно» станет нашим «всегда».
– Ладно, – отозвалась я.
И тогда Огастус наконец повесил трубку.
Когда Огастус написал Питеру ван Хутену, то получил ответ от него уже через четыре часа. Мне же не пришло ничего и через два дня. Огастус убеждал меня, что просто мое письмо лучше и поэтому требует более продуманного ответа, что ван Хутен, очевидно, старательно составляет пояснения к моим вопросам, и на создание столь блестящей прозы нужно время. Но я все равно переживала.
В среду на лекции по американской поэзии для чайников я получила сообщение от Огастуса:
«Айзека прооперировали. Операция прошла хорошо. Теперь он официально БПР».
БПР означает «без признаков рака». Второе сообщение пришло через несколько секунд:
«Я имел в виду, теперь он слепой. Так что все плохо».
Днем мама согласилась одолжить мне машину, и я поехала в «Мемориал» навестить Айзека.
Я нашла его палату на пятом этаже, постучала в открытую дверь, и услышала женский голос:
– Войдите.
Это была медсестра, которая что-то делала с повязками на глазах Айзека.
– Привет, Айзек, – сказала я.
– Моника? – спросил он.
– Нет, прости, это, э-э, Хейзел из группы поддержки. Помнишь Хейзел и Ночь разбитых призов?
– А-а, – протянул он. – Да, мне все повторяют, что в качестве компенсации у меня обострятся остальные чувства, но пока все по-прежнему. Привет, Хейзел из группы поддержки! Подойди, чтобы я ощупал твое лицо руками и заглянул тебе в душу глубже, чем могут зрячие.
– Он шутит, – уточнила медсестра.
– Я поняла, – откликнулась я.
Подкатив стул к кровати, я села и взяла Айзека за руку.
– Привет, – сказала я.
– Привет, – ответил он и долго молчал.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила я.
– Нормально, – произнес он. – Я не понимаю.
– Чего не понимаешь? – Я не хотела видеть повязки у него на глазах, поэтому смотрела не на лицо, а на руку. Айзек грыз ногти, и кое-где в уголках кутикул проступила кровь.
– Она даже не приходила, – пояснил он. – Мы были вместе четырнадцать месяцев. Четырнадцать – это много. Блин, больно! – Айзек отпустил мою руку и нащупал кнопку обезболивания, которую надо нажимать,
