Грегорхоффа, который сидит за ближайшим столиком в компании Остина Морса, приемного сына Теда Оукли, кретина в квадрате.
Одного взгляда достаточно, чтобы понять, что говорили они обо мне, Оливии Тайт: дочь убийцы, исключенная из художественной школы, с отклонениями от нормы. Несколько других парней из подготовительной школы Финнегана поглядывают на меня, всесторонне оценивают.
Пару месяцев тому назад Брюс и Райна нашли друг друга на какой-то вечеринке в частной школе. Она позвонила мне в тот же вечер, возмущенная, чтобы сказать, что он запустил ей руки в штаны секунд на десять, и все это время Райна казалась себе диваном, который он ощупывает в поисках рассыпавшейся мелочи. Я отвернулась от их столика и достала мобильник, чтобы отослать ей эсэмеску: «Мистер Эдуард Лапатель здесь. Хочет, чтобы ты заглянула на огонек».
Я мечтала, чтобы она на это ответила: «Жалко, что ты не со мной, Лив. Без тебя совсем кисло».
Но когда мой мобильник завибрировал в руке, я прочитала совсем другое: «Нееееет! Этот козел!!! Рассказала Тиф и Хил, и они в осадке». Теперь Райна в команде пловцов, и ее начали замечать «классные ребятки». Перед ней открываются новые перспективы, и мне там места нет. Зато есть Тиф, есть Хилари.
Папа замечает меня и кричит на весь зал: «Оливия Джейн! Мы здесь!» Парни вновь смотрят на меня и смеются. Я бросаю на них короткий («да пошли вы») взгляд и ухожу в громком цо-канье каблучков по паркету.
Тед Оукли встает из-за столика, широко улыбаясь.
– Оливия, как хорошо, что ты вернулась домой. Прекрасно выглядишь.
Он заключает меня в сверхдолгое объятие. От него хорошо пахнет, успокаивающе, по-стариковски… как дорогим лосьоном после бритья и даже еще более дорогим спиртным.
– Ты что-то похудела, – говорит отец. – Возьми мою тарелку, а потом сходи за добавкой. – Он мягко тянет меня к себе, и я усаживаюсь рядом. Вот вам и еще одно изменение, случившееся с тех пор, как мир стал серым: вкус еды стал другим. Я даже представить себе не могла, насколько солнечная желтизна перца улучшала его вкусовые качества или краснота – томатный соус на равиоли, который теперь выглядит отвратительным шлепком грязи.
Я отодвигаю тарелку.
– Я не голодна, папа. Съела на ленч огромный сэндвич.
Произнося эти слова, чувствую, как опять краснею. Не могу ему сказать, что серое пространство действует на все, отнимает голод, чувства. Я хочу кому-то сказать, очень хочу. Но не могу рисковать. Не могу допустить, чтобы папа подумал, что его единственная дочь на дороге в Крейзи-Таун, той самой, по которой уже прошла его бывшая жена. Он бортанет и меня, если узнает? Отправит куда-нибудь?
Нет. Он не должен узнать.
Отец и Тед переглядываются: молчаливое «ох уж эта молодежь» одновременно выводит из себя и успокаивает.
– Знаешь, Остин где-то здесь… – говорит Тед, оглядывая толпу. – Вы двое еще
