(тираж три миллиона) дважды взял мои статьи. Я делал переводы из немецких журналов и продавал в русские журналы. Ночами, как полагается, стучал на машинке. Писал медитативно – нецензурную, в стиле Венички Ерофеева, повесть о молодом человеке, которого пырнули ножом. Шатаясь и падая, он едет домой в общественном транспорте. Его принимают за пьяного, оскорбляют и стыдят. А он молчит и едет, гордый и окровавленный.
К деньгам я относился предельно просто. Недоедал, не пил и не курил, в поездах и автобусах катался бесплатно. У студентов вообще оплата проезда в общественном транспорте считается ужасным моветоном. Далее – с гибкими девчонками не общался. Гибкие мне были не по карману, другие же не очень интересовали.
Но однажды я выложил астрономическую сумму в пятьсот рублей за профессиональный диктофон – вещь для журналиста необходимую.
И в будущем, предвидя годы безденежья, я намеревался поступать так же. Экономить максимально на всем, но покупать раз в год крутые, дорогостоящие штуки. В этом я видел стиль.
Мечтал о собственном видео. В конце восьмидесятых собственное видео прочно стояло по престижности на втором месте после собственного авто. Не стану врать – я регулярно захаживал в заведения под вывеской «Видеосалон», дабы посмотреть боевик со Шварценеггером или другим героем экшна. Все-таки душа жаждала красок, восторгов, зрелищ. Фильмы, сделанные американцами для тринадцатилетних подростков, в России теперь, затаив дыхание, жадно смотрели вместе со мной сорокалетние мужчины. Иные приходили с семьями.
Умник, штудировавший Сартра и Камю, Кафку и Джойса, Кортасара и Маркеса, Кобо Абэ и Акутагаву, я с большим удовольствием позволял себе на полтора часа расслабиться в темноте, наблюдая за приключениями неуязвимых супермужиков в исполнении голливудских звезд восьмидесятых. Интересно, что спустя три месяца после прочтения очередного Камю я не мог воспроизвести ни единой фразы оттуда – а многие классические голливудские боевики запомнил наизусть. Такова массовая культура. Она действует максимально эффективно, она въедается в подкорку, она бьет наотмашь.
Вот господин Майер, одесский портной, бежал от коммунистов в Америку и там изобрел застежку, которую сейчас называют «молния». И сколотил на производстве таких застежек миллионы. И вложил их в кино. «Метро Голдвин Майер» – это его контора. Там, в Голливуде, знатоки Сартра функционируют в роли уборщиков и шоферов, а у руля стоят люди, исповедующие сугубо портняжный подход к делу. Там берется все самое яркое, сногсшибательное, бешеное и дикое, крепко сшивается, и получается фильм, от которого захватывает дух у любого ценителя Камю.
Мне скажут, что я должен был мечтать не о электрическом сундучке для развлечений, а о счастье для всех людей, сколько их есть. Ну, или о своем «феррари», о своей яхте, о своем бунгало на Мальдивах и так далее. Где юношеский романтический максимализм? Где жажда успеха, победы, где желание пробиться на самый верх?
Нет, с максимализмом
