стать спутницей Максима Таланкина.
– А что, я не мужик, что ли! – обиделся Макс.
– Ну да, ну да... Слушай, а она... твоя нынешняя... она не будет тебя ревновать? Может быть, не стоит ей давать повод для ревности?
– Моя нынешняя, как ты выражаешься – нормальная женщина, голова у нее на месте, а в голове у нее – мозги, между прочим! – забубнил Макс. – Не, ревновать она не будет, это я тебе гарантирую.
«А я, значит, ненормальная. Голова у меня не на месте – это раз, и в голове у меня не мозги, а какая-то другая субстанция – это два... – начала привычно рефлексировать Саша. – Впрочем, ладно, посмотрю на Максика, лишний раз порадуюсь, от какого «сокровища» избавилась!»
– Хорошо, давай встретимся. Говори, где? – кротко произнесла Саша.
– Ты это... Сейчас я тебе адрес скажу, а ты к шести подгребай, у меня в шесть рабочий день заканчивается...
– Диктуй адрес.
– Щас. Значит так, подробно и простенько объясняю план проезда для тех, кто страдает топографическим кретинизмом...
subtПрошлое
Каждый день Аля думала о том, что ее жизнь могла быть совсем иной.
Например, она могла вместе с мамой и младшей сестрой Зойкой уехать из Ленинграда еще летом, сразу после того, как Гитлер напал на страну.
Дело в том, что незадолго до войны мама вышла второй раз замуж – за военного, полковника Брусницына. Брусницын был давно вдовцом, служил на границе, и ему даже орден дали – за особые заслуги. Однажды он приехал в Ленинград, увидел маму, влюбился, а через пару дней расписался с ней – поскольку являлся человеком военным, привыкшим к стремительности, и времени на всякие сантименты у него не было.
Через год у мамы родилась Зойка.
И такая миленькая-красивенькая, что люди буквально проходу не давали – «ах, какая у вас замечательная девочка!». Зойка была пухленькой, точно булочка, беленькой, с белыми кудряшками, синими глазами и ямочками на щеках. А Брусницын любил свою дочь так, что, наверное, любого за нее убил – даже трибунала бы не побоялся.
Ревновала ли Аля к Зойке? И да, и нет. Зойку она любила – такую куколку нельзя не любить. Но Але хотелось, чтобы и к ней относились с такой же страстью, с таким самозабвенным обожанием, как мать и Брусницын относились к Зойке.
Что касается бабушки, то она к браку дочери с Брусницыным отнеслась очень скептически: «Ты кого получше могла бы выбрать! Вот я, в прошлые-то годы... Анфиска, подтверди!» – обращалась она к Анфисе Тимофеевне, старой деве и вечной институтке.
Бабушка – Ольга Михайловна, завидовала всем. Дочери – за то, что вышла замуж и была еще молода. Але – что ее считали хорошенькой, и у нее вся жизнь была впереди. А крошечной Зойке – что та была хорошенькой, что у нее тоже вся жизнь была впереди, и что вообще та как сыр в масле каталась! Только Анфисе Тимофеевне не завидовала.
А потом грянула война. Из Ленинграда стали эвакуировать стариков и детей. Брусницын, с его связями (к этому времени он уже стал генералом), легко и без всяких проблем мог
