ты немощная, то львиная доля людей – просто живые мертвецы, – засмеялась я.
– Может, и так. Может быть, мы вообще последние люди во Вселенной, и все колонии, где мы были, – всего лишь голограммы. Родители их сделали, чтобы мы не чувствовали себя одинокими. Кстати, такая версия объясняет все неувязки, правда?
– Есть такое, – призналась я, наморщив нос.
Такая жизнь, как у нас, когда кочуешь из колонии в колонию, – лишнее напоминание о том, что человеку от себя не убежать, как бы он ни менялся и ни развивался. По мне – это ужасно. Вообще-то в теории колонии подчиняются земному законодательству, но на деле могут наплевать на все и пойти какой-то своей дорогой. И как раз вот в этих «своих дорогах» чаще всего – ничего хорошего.
На одной планете детям было строго-настрого запрещено говорить в присутствии взрослых. На другой каждый, кто хотел жить в безопасной зоне, обязан был работать, не покладая рук – в том числе старики, инвалиды и маленькие дети (им бы впору ходить в школу и вырезать поделки из бумаги). По контракту наши родители обязаны неукоснительно соблюдать установленные правила, и мы с Виолой провели шесть месяцев на работе: маркировали склянки и кормили лабораторное зверье.
Весело.
Задумавшись, я не сразу заметила, что Виола замахала рукой, привлекая мое внимание, и крикнула:
– Земля вызывает Оливию! Земля вызывает Оливию! Оливия, ответьте! Или надо говорить: «Загрей вызывает Оливию», а?
– Уймись. – Я швырнула в нее подушкой.
– О, эта девица сильно тебя зацепила, – хихикнула Виола. – Она-то хоть знает, что ты уже у нее на крючке?
– Уймись, говорю!
– Значит, еще не знает! – Голос Виолы звучал одновременно и восторженно, и с хитрецой. Она это умела. – Сколько ты готова мне заплатить за то, что я не расскажу ей?
– Давай ты не расскажешь, а я не задушу тебя во сне, идет? – Отойдя от окна, я с размаху плюхнулась к ней на кровать.
– А ну слезь! – Виола отпихнула меня. – Что, соскучилась, что ли, по мне?
– Может быть, – ответила я, глядя, как она подкладывала подушку за спину, недовольно пыхтела и ерзала, устраиваясь поудобнее, искала такое положение тела, в котором будет не очень больно. Из-за болезни Виолы наша комната оборудована так, чтобы сестре тут было максимально комфортно, и это, сдается мне, задевало ее гораздо сильнее, чем меня. Все здесь – и мягкие матрасы, и подушки – напоминало Виоле о том, что она больна. И более того – о том, что нет никакой генной терапии, нет настоящего лечения; ее страдания можно только в известной степени облегчить, но не прекратить.
Вот что по-настоящему плохо.
Прошлую колонию мы покинули из-за того, что у Виолы развилась жуткая аллергия на какое-то местное растение. Предкам пришлось разорвать контракт в середине срока и вытащить нас оттуда до того, как Виола перестала дышать.
Вот что плохо…
Мы
