о Есенине (могу только догадываться!) и почему Галант ее написал. И, действительно ли он считал Есенина «выродком», или, даже при мне, его студенте и человеке, которого он, наверное, любил и которому доверял, просто лгал? Не мог же великий психолог и психопатолог – а Галант, несомненно, был таковым! – так грубо ошибаться в отношении Есенина?
Таким образом, я, получив «4» по психиатрии, не получил «красный диплом», а, порвав с Галантом и Надей, не смог по окончанию института устроиться врачом психиатром ни в одну психиатрическую больницу, не только в Хабаровске, но и во всем Крае. Поэтому, я начал работать судебно-медицинским экспертом Николаевска-на-Амуре и пяти, прилегающих к городу районов. По совместительству я работал патологоанатомом центральной районной больнице и на четверть ставки (больше в городе не было) меня взяли судебным психиатром (эти четверть ставки городу выделяла Москва, а именно – Институт судебной и общей психиатрии им. В. П. Сербского). (Было и так: утром я вскрываю труп жертвы, а в обед, как судебный психиатр, обследую ее убийцу).
Да, благодаря Ивану Борисовичу Галанту я стал судебно-медицинским экспертом и серьезно задумался о смерти, о самоубийстве, о смертной казни, об убийстве. Иными словами, я стал и философом.
Я человек чрезвычайно впечатлительный. Тревожно-мнительная личность. Это у меня – наследственное, по линии матери. С детства панически боялся покойников. Даже обучение в институте и работа с трупами в анатомке ничуть не уменьшила моего страха перед ними. Страх перед трупами, я тогда еще не осознавал, как страх перед смертью, ибо был молод, здоров, занимался спортом и чувствовал себя бессмертным. Покойников начал боятся с четырех лет. У меня был первый мой друг в жизни, очень мне близкий, на три года старше меня. Жили мы на берегу Амура в Хабаровске. К берегу на сотни метров были пригнаны бревна, ибо для лесопилки. Бревна между собой ничем не были закреплены и не охранялись. Мальчишки любили, ловко перепрыгивая, с бревна на бревно, которые под ногами шатались и вертелись, бегать на самый край этого огромного «плота». Добежать до края считалось геройским поступком. Удавалось это не многим. Мой друг, имя которого я не помню, был из числа этих «героев». Мне он категорически запрещал следовать его примеру и на бревна не пускал. Я обычно ждал его на берегу. Однажды он не вернулся. Испуганные мальчишки, которые были с ним, рассказали потом взрослым, как бревна раздвинулись и мой друг ушел под воду, а бревна тут же сомкнулись над его головой.
Водолазы не нашли его, хотя искали несколько дней. Потом он всплыл, недели через две, далеко вниз по течению, зацепившись за выступающие камни легендарного Амурского Утеса. Я побежал, обгоняя толпу бегущих жителей нашего дома. Когда я подбежал к своему другу, то, помню, сначала спокойно сказал, что «ЭТО не он!» То, что я увидел, было страшное и отвратительное. Разочарованный, но еще не напуганный,
