и все взрослые заученно твердят о том, что тот мир не для них, он полон опасностей и чудовищ, он – противоположность взаимной всепоглощающей заботы об их небольшом обществе, он забирает любимых.
Но для Ханы представления перевернулись с ног на голову: глядя на Берге можно было не сомневаться, что Гардасхольм скоро поглотит ее слабый организм. А на суровой поверхности девочка встретила Марса, от которого исходила пугающая от непривычки, неизмеримая сила. Случайный взгляд хоть и окатил все внутри волной едкой кислоты, настолько незащищенной и читаемой она себя почувствовала, но все же лучился дружелюбием и открытостью. Мальчику нечего было скрывать, такой подход поразил Хану из-за контраста с местными жителями, не выдерживавшими и секунду лицезрения их души. Будто вампиры, попавшие на солнце, они сморщивались, закрывали лицо руками. Но для Гардасхольма это не являлось чем-то странным, управители города и вовсе не появлялись перед жителями без черных очков. Поставив миску с чуть теплой водой Лурку и положив руки на мягкий пол, Хана тщательно осмотрела зверька: обтекаемое тельце, едва заметные бугорки глаз, мощные передние лапы. Иногда девочка встречала и звездорылов. И тут она вспомнила, как подносили руки к лицу ее соседи по подземелью в те несколько раз, когда теряли бдительность и пересекались с девочкой глазами. Ехидная мысль промелькнула у Ханы: быть может, это и есть наша судьба еще через пару десятков поколений? Похожие на кротов и звездорылов, но гигантские и ничуть не милые волосатые существа со щупальцами на лице, как трансформировавшиеся закрывающие выражение прилипшие руки, впадины вместо глаз и навеки согнутые как у лягушки ноги от постоянного хождения по туннелям с низким потолком. Хана почувствовала мурашки на плечах от заполнившего ее отвращения.
Поев и убрав посуду, девочка присела на кровать поговорить с мамой, чтобы той не пришлось напрягать свой слабый голос. А после она пошла спать в свою маленькую комнатку, представлявшую собой альков, который вмещал кровать и пару свободных квадратных метров. Деревянный письменный стол стоял в общей комнате, от которой альков был отделен красной бархатной шторой. В алькове был свой выводной канал наверх для проветривания в потолке, и открывала его Хана довольно часто, благодаря чему там сохранялся более свежий воздух, и постель хотя бы оставалась сухой. Берге проветривать жилище не любила, это была женщина – целиком дитя подземной жизни. Она выходила наружу всего пару раз, и ничем хорошим это не закончилось, а потому все ходы из основной комнаты помимо случаев крайней необходимости были плотно закупорены. Несколько раз Хана пробовала в тайне приоткрывать небольшой участок шторы, чтобы кислород хоть немного вытеснил сырость, но организм матери мгновенно улавливал колебания воздуха, и она заходилась кашлем. С горечью поняла девочка, что подземная среда губит и душит Берге, но поверхность и вовсе убьет мгновенно. И эта неизбежность, обязанность смиренно наблюдать, как чахнет самый близкий человек,
