дряхлеющего старика, оскалившаяся в скрипящем хохоте. А оставшиеся милые домики дрожали от количества людей, их переполнявших.
Марс припустил бегом и через несколько минут оказался у похожего на муравейник знакового холма. Откопав ручку люка, оказался внутри и понял, как не хватало ему энергии этого места. Поблескивало стекло янтарного и изумрудного цвета бутылок, ворох бумаги подпрыгнул и опустился от сквозняка из люка, словно глубоко вздохнул, а запах сена манил лечь и забыться в выдуманных чернильных мирах. Но сгущающиеся сумерки обещали скорую темноту, и мальчик, закинув в глубокие карманы тулупа пару бутылок, перо и чернильницу, а также охапку хрупких листов, поспешил замаскировать убежище и покинуть лес.
Формально следующая встреча с Ханой должна была состояться сегодня, до нее оставалось еще около шести часов, да и Марс сомневался, что его причудливая знакомая придет по снегу, слой которого доходил уже до щиколотки. Тем не менее, волнение от слабой надежды нарастало, и Марс остался на мосту. Бурное течение реки не успевал схватить лед, поэтому мост все также плясал в ритме потока воды. Однако схватка двух агрегатных состояний была в самом разгаре, и мост иногда царапали снизу проносящиеся льдины. Мальчик умиротворенно прикрыл глаза, а затем, несмотря на прилетающие иногда брызги выудил бумагу и перо. Ансгард недавно соорудил для него чернильницу со специальной резинкой, которой можно было зафиксировать перо в чернильнице и избежать проливания. Так что сейчас Марс преспокойно вытащил его из герметичной емкости и расправил на древесине чистый лист.
Мальчик взялся за любимое занятие – написание коротких, чаще двухстраничных, чтобы поместились на одном листе, рассказов, скармливать их по одному бутылкам, перевязанным лентой или веревкой, а затем отправлять письмо водной почтой без адресата. В этом действе Марса завораживало каждое отдельное действие: и фантазировать, трансформируя реальность, и выводить чернилами буквы каллиграфическим почерком, и опускать бутылку в воду, а затем наблюдать, как стихия в спешке уносит ее прочь. А затем представлять к кому, когда и при каких обстоятельствах придет письмо. Быть может, какие-то из них отыщут хозяина только спустя века и станут историческим достоянием, со смелостью юного мечтателя грезил мальчик.
Моменты сочинения рассказов Марс обожал за близость к самому себе. Когда он садился писать, уносимый подсознательным потоком, его персонажи будто жили сами по себе, а мальчик только и успевал записывать. После завершения рассказа при прочтении казалось, что тот написан чужой рукой. Именно в такие моменты он знакомился с самим собой. Ведь происходящее с героями развивается, сюжет завязывается, время в истории бежит, и нет времени задумываться о мнении того, кто, быть может, будет читать результат. Контролировать и загонять героев в рамки критичного сознания времени совсем не остается. Так или иначе, изливалось на бумагу то, что больше всего беспокоило мальчика, но косвенно, как часть истории. Тогда Марс и осознал, что любая фантастика
