под удар интересы партии, интересы народа, а также всего того строя, в котором живем. Своим нетривиальным прочтением спорной, весьма спорной литературы вы подрываете те идеалы, которые веками… Да! Веками, я вам говорю… Наши предки по крупицам собирали, чтобы заложить зачатки цивилизованного общества. В цивилизованном обществе нет места намекам на платоническую любовь, провокации к распущенности и упоминания… Упоминания…
– Сексуальных отношений? – невозмутимо закончила Рита, не удостоив внимания дернувшуюся в это время морду секретаря.
– Вы хотя бы это понимаете?
Говорить с секретарем было равнозначно разговору с радио на кухне.
– Понимаю. – выдохнула она.
Ей хотелось произнести заветное «но», она не стала. Она чувствовала бессвязность доводов, абсолютно надуманных, преувеличенных, все еще не до конца понимая их истинную природу и происхождение. Кто такое мог придумать? Ей хотелось воскликнуть, что это клевета. Но посмотрев в стеклянные, ничего не выражающие глаза секретаря, она лишь попросила его продолжать.
– В связи с вышесказанным, в премьере балета вам отказано. Вы можете обсудить это с министром еще раз, когда она вернется. Гарантирую, что решение не изменится. Все последующие ваши проекты будут курироваться министерством на этапе идеи, во избежание конфликтов и волнений. Настоятельно рекомендую поставить свои творческие порывы и таланты на служение партии…
Рита вывалилась из Министерства на свежий воздух с тем же рвением, если бы провела в тюрьме по меньшей мере год. Щукин еле поспевал за ней, но свое нетерпение и вопросы вынужден был придержать до гримерки.
– Рита, не молчи.
– Толку-то от наших с тобой разговоров?
– Легче станет.
– Легче не станет даже если с верховной властью на равных говорить, Рома. Они же нам все косточки перемалывают, будь ты верховный главнокомандующий или клерк последний, они их и друг другу перемалывают. И человеческие души через ту же мясорубку пропускают: сначала свою, а потом всех тех, кто рядом окажется.
– Вы же поговорили? Они предложили альтернативу?
Рита молчала, пока Щукин придерживал дверь на входе в театр. Только в близи репетиционных комнат, она будто почувствовала себя более защищенной, очнулась.
– Поговорили. И предложили нам другой балет ставить, кажется… – пробормотала Рита и в каком-то отчаянии, накинувшемся на нее внезапно, в душевных переживаниях и усталости она опустилась в кресло в гримерке.
Мучали ее неопределенность ситуации и незнание будущего, мучала неразборчивость и непреклонность властей, которые в нынешние годы как никогда сами боялись многого и сами мучились подозрениями, страшились потерять свое влияние, и чем больше страшились, тем быстрее приближали день, когда оно будет потеряно. Народ, простой и непростой, богатый
