бы пригодиться, и теперь Сигурд жалел о них.
Заяц оказался что надо – жирный, мясной. Свежуя его, Сигурд старался не испортить шкурку. Из нее он смастерил своеобразный бурдюк. Затем помотался по округе, отыскал родник, напился и набрал воды. На обратном пути надергал пахучих трав для мяса.
Когда вернулся, Руна спала. Дышала она часто и неглубоко. Сигурд сел рядом.
Албианка лежала в такой позе, в какой он ее оставил – полусидя: главное, что крышка не сползла. Сигурд попробовал пристроить мешок с водой, но вода начала растекаться. Он снял с пояса веревку, завязал мешок и подвесил его внутри шалаша, затем снова повернулся к албианке.
«Вон оно как, – думал он. – Железяки-то – поганцы… да ежели бы не они, бигемы и албы уж давно бы из нор повылазили. И что? Как пить дать уже все друг друга перебили бы – вот что».
Конечно, у него не было сомненья, что на самом деле бигемы албам задали бы перцу, хотя и албам надо отдать должное – хитры, как лисы, и совладать с ними было бы не так-то просто. Впрочем, могло бы и перемирие случиться, ведь как-то же удалось обеим расам договориться в тех смешанных общинах, что за морем.
Левая рука Руны лежала вдоль туловища, правая на груди. На месте раны темнело пятно. На ремне также были пятна засохшей крови. Толстая, мягкая туника плотно облегала низ живота, бедра, образуя между ними ровную ложбинку. Сигурду отчего-то захотелось провести по дну этой ложбинки пальцем. Он поднял руку, подержал несколько секунд на весу, затем осторожно опустил на колено Руны. Она вздрогнула, тихо застонала. Сигурд отдернул руку.
Он выглянул наружу.
Солнце уже взошло над лесом, и свет желтыми столбами пронизал кроны. Птицы принялись свистеть и щелкать на все лады, сотрясая тишину. Сигурд прислушался к их голосам, пытаясь по оттенкам уловить, какой будет день.
Но кто их знает, этих дневных птиц? В гомоне их – радость, осторожность, жалостность, надежда… Должно быть, обитатели леса – и большие, и малые – готовились к зиме, точно так же, как совсем недавно это делала община бигемов, и каждый теплый день давал новый прилив бодрости.
Сигурд выбрался из шалаша и, подойдя к солнечному пятну, стал в самую его середину, задрал голову. Свет ударил по глазам, заискрился на исцарапанной поверхности крышки. Он зажмурился, затем медленно открыл глаза, попытался удержать взглядом солнечный круг. Снова резь – снова зажмурился.
«Не сразу, но привыкну», – сказал себе.
В животе стало посасывать. Вернувшись в шалаш, Сигурд покромсал зайца на ломти и потянулся к ремню албианки, хотел отсоединить пластины. Руна открыла глаза, испуганно оттолкнула его руки.
– Мясо надо жарить, – сказал он.
– Нет. Ты все равно не сумеешь. Ремень – персональный. – Она приставила палец ко лбу. – Я одна могу им управлять.
Руна села, и лицо ее на миг исказила гримаса боли, но она тут же справилась и стала отсоединять пластины. Сигурд положил мясо на листья папоротника, и уже через минуту в воздухе пахло печеной зайчатиной.
Покончив с приготовлением мяса, Руна выбралась из шалаша. Сигурд остался
