о них до него не доходила или искажалась. В динамично, как всегда при революциях, менявшейся обстановке царь был лишен возможности принимать быстрые и адекватные решения. Подтверждение этому видят в запоздалой реакции государя на Февральский переворот. В конечном итоге царь оказался просто в плену у своих генерал-адъютантов, которые в решающий момент «почтительно приставили семь револьверных дул к вискам обожаемого монарха»85.
Однако еще раз обратим внимание на то, что внутри страны царь боролся, прежде всего, с революцией, а не со своими конкурентами за власть в элитных кругах. Разрабатывая стратегию противодействия революции, он вынужденно ориентировался на опыт 1905–1907 гг., ибо другого у него не было. Этот опыт подсказывал, что глава государства может легче всего оказаться отрезанным от страны, находясь именно в столице. Революция стремится захватить первым делом географические узлы управления страной. Находясь же вне столицы, тем более – в своем военном штабе, царь мог обезопасить себя от первых ударов революции, выиграть время и собрать силы для подавления мятежа. Военная Ставка в Могилеве и должна была стать таким штабом контрреволюции!
Стратегическая обоснованность этого решения Николая II видна как из того, что после падения правительства в Петрограде царь еще несколько дней пользовался свободой действий, так и из того, что во время следующего переворота – Октябрьского – Ставка почти на месяц действительно смогла стать оплотом контрреволюции.
Николай II не смог и, очевидно, не мог предвидеть всего, что произойдет. Мог ли он предполагать, что решающий удар самодержавию будет нанесен не революционерами, а теми, в контрреволюционной мотивации которых он был уверен?! Мог ли он ожидать, что «черновую работу» революции – техническое принуждение к отречению царя от власти – сделает его же ближайшее генеральское окружение?!
Безосновательно упрекать царя в том, что он проглядел измену своих генерал-адъютантов. Ничто не дает права так утверждать. Более того, само решение Николая II перенести свое местопребывание в Ставку было вызвано вполне сознательной необходимостью лично и непосредственно следить за военной верхушкой! У государя не было «слепого доверия» ни к генералу Алексееву, ни к генералу Рузскому, ни к кому бы то ни было вообще (кроме, быть может, своей супруги, но и то, судя по письмам, он очень часто оспаривал ее мнение по политическим вопросам и поступал по-своему). Контрреволюционная стратегия Николая II зиждилась в этом случае на вполне рациональном расчете. Он обоснованно ожидал, что, несмотря на любые политические разногласия с самодержавием, военная элита Империи, в случае революции, вновь, как и в 1905 г., окажется на стороне престола – для того, чтобы справиться с общим опасным противником.
Таким образом, главный, как выяснилось уже post factum, просчет государя состоял в том, что он считал своих противников в элите людьми разумными, способными предвидеть последствия своих действий.
