ведь уже рассказал, как все было. И вы, черт побери, должны мне верить. Вы же мой адвокат.
Я подавил вздох:
– Ну да. Это я и без тебя знаю. И пришел сюда исключительно как твой адвокат. Я в самом деле стараюсь сделать свою работу хорошо. Но мне будет легче, если ты поможешь сделать ее еще лучше.
Парень опустил глаза и сосредоточенно поскреб плечо. Стал таким же, как раньше. Испуганным и слабым. Вот этим и надо воспользоваться, ежу ясно.
– Ну, начнем. Я прочитал свидетельские показания твоих дружков. Тех, что якобы ничего не запомнили. Глупости они болтают. Ни один из них не был настолько пьян, чтобы в памяти возникли провалы. Твои родители тоже удивлены. Не понимают, почему твои закадычные кореша не желают тебе помочь и не рассказывают, как все было. Ты же не бил того парня.
Я видел, что он слушает, но на меня по-прежнему не глядит.
– У меня такое впечатление, что они боятся, – спокойно сказал я. – В точности как ты.
Он перестал судорожно скрести плечо, но все еще молчал.
– Ты загремишь в тюрьму, – сказал я. – Тебе понятно, что это значит? Понятно, что происходит с человеком, сидящим под замком? Когда нельзя ни выйти наружу, ни делать, что хочется?
Он посмотрел на меня, в глазах стояли слезы.
Я покачал головой.
– Зачем тебе такое? Ты ведь можешь этого избежать.
Вот теперь он наконец-то заговорил:
– Не могу я.
– Чего не можешь?
Парнишка молча плакал, повесив голову.
– Не могу рассказать, что произошло.
– Почему?
– Потому что будет еще хуже.
– Извини, как-как? Хуже? Хуже, чем загреметь в тюрьму? Хуже, чем вылететь из учеников?
Клиент кивнул, слезы ручьем катились по худым щекам.
– Рассказывай, – сказал я. – Рассказывай, что может быть хуже того, о чем говорил я.
Я терпеливо ждал, когда парень по другую сторону стола заговорит.
– Майя, – наконец прошептал он.
– Кто?
– Майя. Моя сестра. Ей пятнадцать, и у нее синдром Дауна.
Я пытался понять. Может, он хочет сказать, что побои тому парню нанесла его умственно отсталая сестра?
– Значит, Майя. Она была с вами в кабаке?
Он покачал головой:
– Да нет, не в этом дело. – Полные ужаса глаза смотрели на меня. – Он ее продаст.
Я почувствовал, что цепенею.
– Кто ее продаст?
– Расмус. Если я не возьму вину на себя, он продаст Майю своим корешам. Теперь понимаете? Понимаете, почему мне пришлось сказать, что бил я?
Я понял. Единственный из свидетелей, этот Расмус якобы прекрасно помнил тот вечер, когда произошло избиение.
Сердце у меня в груди екнуло.
Я понял куда больше, чем он мог себе представить. Клиент смотрел на меня, а я погрузился в размышления.
– Вы
