поспешно сел за руль и включил мотор. Старик вернулся к бамперу, закончил мочиться точно на то же место, а потом забрался на пассажирское кресло, и Арментроут направил машину в густую тень под эстакадой 80-й фривей.
– Дай-ка я расскажу притчу, – сказал Лонг-Джон Бич, покачиваясь на сиденье. – В дверь к одному человеку постучали. Он открыл, увидел на пороге улитку, поднял ее и зашвырнул как можно дальше. Прошло полгода, в дверь снова постучали, он открыл, и та же улитка посмотрела на него и спросила: «И что все это значило?»
Арментроут все еще тяжело дышал и пытался сосредоточиться на дорожном движении.
– Джон, хотя бы ты не заводи со мной двусмысленных разговоров, – недовольно бросил он.
Он ехал на север по Серд-стрит и, моргая, рассматривал через ритмично елозившие по стеклу дворники светящиеся окна офисов в башнях за Маркет-стрит. Лонг-Джон Бич рядом с ним мерзко икал и рыгал.
– Прекрати, – потребовал наконец Арментроут, сделав левый поворот и устремившись, прибавив скорости, по мокрому асфальту на юго-восток, в сторону Твин Пикс и к вилле невролога. – Если тебя тошнит, открой окно.
Лонг-Джон Бич заговорил ровным бесполым голосом:
– Я стала бы подснежника бледней от непрестанных вздохов, пьющих кровь, чтоб только ожил мой король великий.
Арментроут тревожно повернулся к соседу. В этой форме транслированные через старого безумца призраки были безвредны, но их появление нарушало работу мотора (по дороге сюда машина то и дело глохла), и он опасался, что духи подслушают его разговоры и растреплют о них в том дурацком баре, где, по всей видимости, ошиваются, – в старину писатели называли это буйное, хоть и несуществующее физически, место Индией. А этот конкретный призрак, бесполый дух, постоянно цитировавший Шекспира, в последнее время частенько являлся через Лонг-Джона Бича, и началось это с их визита на заре четверга на пляж перед имением Скотта Крейна в Лейкадии.
Однако в речениях этого призрака было нечто пророческое, и Арментроут неожиданно для себя прорыдал:
– Последний крик того призрака, на тротуаре… Это могла быть моя мать.
– Кузен опасный мой, – прозвучал изо рта Лонг-Джона Бича все тот же бесстрастный голос, – впустите мать. За ваше преступленье она пришла вымаливать прощенье.
– Мое преступленье? – Арментроута снова затрясло, но он сумел язвительно засмеяться. – Я тебе не кузен, эфемерида. И не трудись занимать мне место в вашей… грязной забегаловке.
– Жестокой грусти Валори уступит место.
– Заткнись! – рявкнул Арментроут, не сумев, правда, скрыть раздражения и испуга. – Джон, вернись! – Но однорукий молчал и просто смотрел на отражения фар и неоновых вывесок на сверкающем тротуаре впереди; поэтому Арментроут взял мобильный телефон и включил его, намереваясь набрать какой-нибудь несуществующий номер и поговорить с любым призраком, который мог бы взять трубку на другом конце линии.
Однако
