аристократической касты, как то мы видим в Европе или в иных местах. Аристократическая элита родилась у нас не из класса завоевателей, а выросла из местного старейшинства, из родоплеменной знати, из княжеской дружины. Большую роль сыграла и неизменность среды обитания народа. Мы не вторгались в чужие земли для расселения, и не завоевывали себе больших и чуждых этноплеменных массивов, где неминуемо завоеватели и завоеванные делились бы на рабов и господ, на арьев и дасью. Только затем, чтобы подчеркнуть свой аристократизм по западным шаблонам, у нас в дворянской среде стали выдумываться пышные и небывалые генеалогии и предки – «завоеватели» из орды да с Запада. Но суть, все же, в том, что завоевания одним этносом другого у нас не было. Отсюда – и наш особый «отцовский» а не абсолютистский монархизм, отсюда и вывод о нашей автохтонности, исконности на данных территориях.
Долгая жизнь этноса на одной территории имеет существенное значение для его становления, и далее этот фактор играет немаловажную роль в развитии национальной жизни.
Немецкий историк начала двадцатого столетия Александр фон Мюллер справедливо полагал, что «любая органическая жизнь, в том числе и жизнь народов, укореняется в земле и тем самым привязывается к определенным границам». Очевидно, что выход за эти границы чреват для народа постепенной утерей своей национальной идентичности. Примером тому может служить героическая попытка Белой эмиграции сохранить вдали от России свою русскость; попытка, обреченная на провал, так как уже их дети, не говоря о внуках, в большей степени имитируют русскость, чем в действительности являются русскими. Утрата национальной среды обитания тяжело сказывается на душевных свойствах народа, наносит ему не всегда сразу заметную, но всегда тяжелую психологическую травму. Автохтонность народа, постепенное эволюционное развитие государства и державного этноса, взаимно гарантируют устойчивость социальной структуры. Безусловно, монархическая власть в России была главным гарантом такой устойчивости. Но дело не только в этом.
Наша древняя социальная структура общества сложилась одновременно с монархическим принципом и взаимно обуславливали друг друга, гарантируя устойчивость национально-государственного развития. Это наше отличие от европейских наций осталась в прошлом дореволюционной России. Но вот что важно: вопреки всем революционным экспериментам у нашего народа сохранилось особое «национальное чувство истории». Осознанное ощущение исторической миссии, незаконченность нашего национально-государственного становления есть несомненная гарантия того, что русский народ еще исторически жив. Наша история не закончена, и мы это ощущаем. Наше историческое самосознание претерпело серьезные болезненные изменения, но вполне может излечиться от послереволюционной идеологической раздвоенности. Лекарство от этой болезни одно – возвращение в метафизический поток национальной истории. Здоровым
