постепенно приходя в себя после аварии, то вдруг почувствовал: я ведь был здесь уже. Вот этот стол так же стоял. Вот это кресло – здесь, да, здесь… Вот эта картина на стене – тот же пейзаж, я его помню…
Спросил вошедшую медсестру:
– Андропов здесь… был… в последний раз? – язык не повернулся сказать: умирал.
Она кивнула: да, здесь.
За шесть лет я как-то стал забывать больничную палату
Юрия Владимировича, последний, прощальный визит к нему. И вот столько лет спустя я вновь сижу на жестком стуле перед знакомым глубоким креслом. Только теперь пустым.
Что я тогда не успел спросить у Андропова? Что-то важное, наверняка. Засуетился, заторопился, ушел. Навсегда. Он сам сказал: идите.
8 февраля 1984 года вечером мы с женой прилетели в родной Свердловск. Людмила Сергеевна – с оказией: навестить маму, сестер и брата, живущих там. Я – по делу. Надвигались выборы в Верховный Совет СССР, еще те выборы, когда все было расписано заранее: кто и куда. Меня выдвигали кандидатом в депутаты в четырех рабочих районах города.
Заранее расписанный день 9 февраля включал посещение Уралхиммаша, камвольного комбината, обязательные, хотя интересные и полезные мне встречи, разговоры, летучие интервью. Ни я, ни тенью сопровождавший меня первый секретарь обкома Ельцин (по должности положено было – тенью, а Борис Николаевич хорошо умел блюсти должность) ничего не знали о событиях в Москве.
10-го с утра опять вместе поехали на Верх-Исстский металлургический, бродили по цехам. На выходе из очередного нас поймал кто-то из дирекции завода, сказал: вас срочно Москва разыскивает. Решили позвонить позже, пошли дальше, после одиннадцати (десятый час в Москве) приехали в новый госпиталь для ветеранов войны. Там – главврач: срочно звоните в Москву. С помощью переносной высокочастотной станции связался с заведующим Общим отделом ЦК Боголюбовым, спросил: в чем дело? И услышал в ответ: Юрий Владимирович вчера вечером умер. Сегодня заседает Политбюро, в понедельник, 11-го, – Пленум…
Все отменили, быстро вернулись в гостиницу, я вновь связался с Москвой, попросил телефонистку соединить меня с Черненко.
Тот спросил сдержанно:
– Ты в курсе?
– Да. Что мне делать? Лететь в Москву или оставаться? У меня в семнадцать ноль-ноль местного встреча с активом.
– Решай сам, – сказал Черненко. – Сообщение о смерти передадим как раз в семнадцать, но по московскому… Я даже не знал, что Политбюро уже рекомендовало его на пост Генерального секретаря.
А что самому решать? Проводить встречу и никому – ни слова? Кощунство! Отменить ее? Тогда надо объяснить причину, а она до официального сообщения не существует…
Решили с Ельциным: поедем во Дворец молодежи, там видно будет.
Типично русское: «Там видно будет!». И действительно: уже по дороге, в половине пятого (в половине третьего – по Москве), радио передало официальное
