никто и не посягнул на его право вести их. Каждый же четверг поутру он сидел сироткой в своем кабинете – я частенько присутствовал при этой грустной процедуре – и нервно ждал телефонного звонка больного Черненко: приедет ли тот на ПБ сам или попросит Горбачева заменить его и в этот раз.
Впрочем, откровенное недоверие «старой гвардии» к более молодому конкуренту мешало не только горбачевскому самолюбию, но и общему делу. Если в составе Секретариата наша команда имела явное большинство, то каждое заседание Политбюро, когда предстояло решать действительно принципиальный вопрос, превращалось для нас в труднодоступную высоту. Решить какой-либо неудобный для «стариков» вопрос лобовой атакой было делом бесполезным. Необходимо было иметь из их среды союзников, то есть найти мифологического троянского коня. Таким конем, как ни странно, чаще всего оказывался Черненко.
Плох он был уже. Плохо двигался, плохо говорил, плохо соображал. И как некогда он сам управлял Брежневым, так и им управляли все кому не лень, кому в данный момент требовалась формальная поддержка Генерального. Иногда это случалось и, так сказать, во имя прогресса. Дело в том, что больной Черненко, несмотря на постоянное, подсознательное уже стремление к состоянию покоя, тем не менее хотел выглядеть в глазах общественности хоть в чем-то новатором. Наиболее благоприятным полем для этого была экономика, но он в ней ничего не понимал и охотно верил нам на слово. Да и такие факторы, как отсутствие знаний по многим другим вопросам, нежелание обострять отношения со вторым лицом в партии, а также тяжелый недуг, подталкивали его к сотрудничеству с Горбачевым. Не видел в нас противников, что ли? Если так, то прав был… Вот почему я довольно быстро отбросил свои пораженческие настроения и продолжил работу по развитию экономического эксперимента, по реформированию структуры управления народным хозяйством. Так, как она нами при Андропове и выстраивалась.
Еще несколько слов о нашей в то время тактике.
Ситуация сложилась странная. С приходом Черненко к руководству партией и страной жизнь в высших эшелонах власти возвращалась к покою и благолепию. «Птенцы гнезда Брежнева», конечно, бежали от всяческих перемен, недобрым словом, думаю, поминали покойного Юрия Владимировича. Сами же ничего существенного не предлагали.
Но – вот вам парадокс! Подобное положение не мешало нам продолжать дело, начатое при Андропове. Они словно бы не замечали нашу возню или просто делали вид, что ее и не существует. Проще всего усмотреть в том некий «страусизм», то бишь страстное желание засунуть голову в песок и не видеть опасности. Нет, реальную-то опасность они ловили за версту. Но, на мой взгляд, полагали, что им всегда хватит и времени, и власти остановить ее. Запрет на какое-либо действие мог бы вызвать более отрицательную реакцию в партии и определенных кругах общества, чем работы по каким-то реформам.
Да и какая, в самом деле, от нас, неугомонных и сравнительно молодых, могла быть опасность? Ну,
