своей говорю. -
Я хотел бы вонзить в золотистую мякоть
сладко ноющие резцы,
и, упав на траву, хохотать или плакать,
наполняясь энергией ци.
Сунь Укун испарился, а мы – ну ещё бы! -
остаёмся на птичьих правах
в этих вечнозелёных прекрасных трущобах
без царя в золотых головах».
Было душно. Пел пернатый кантор
всей своею маленькой душой.
День перевалил через экватор
и на понижение пошёл.
Воздух плотной плёнкою казался.
Над асфальтом поднимался пар.
Гладил мальчик солнечного зайца
на веранде. Рядом мирно спал
молодой ретривер золотистый
и во сне рассматривал кота.
Кот же на рыбалку шёл, светился,
выпускал колечки изо рта.
В лапах – трубка, удочка, ведёрко…
И уже как будто не во сне
тёрли духи облако на тёрке,
чтоб летел на землю мокрый снег.
Замолкала птица, без оглядки
проносилась сквозь холодный свет.
Выпущен мальчишкой из рогатки,
мчался камень дезертирке вслед.
Разгонялся до потери пульса -
от натуги даже покраснел;
поравнялся с птицей, промахнулся
и исчез из виду вместе с ней.
Лёг в кровать, задумался, задел
локтем задремавшую супругу;
повернулся на бок, а затем
на спину… И вот идёт по лугу,
наступает прямо на цветы
жёлтые, багровые, любые:
вран-да-майна, мачеха-и-ты,
даже о ромашках не забыли.
Пьяный ангел валится в траву,
по земле катается, хохочет.
Бабочки по воздуху плывут,
закатив фасеточные очи.
Обернёшься – и черным-бела
роща расступается зловеще.
– Не смотри туда, сомнамбула, -
говорит сновидцу волнорезчик,
вырезая дивную волну,
на воду красавицу бросая.
Едет новобранец на войну,
руку под подушку запуская…
Он проснётся через полчаса,
весь в земле, укушенный женою;
распахнёт потухшие глаза
и заденет даму за живое.
Аргумент
«Не грусти, – говорил мне молчальник –
без озвучки, но я понимал, –
всё потеряно, друг, изначально;
обезьяна ты или кайман,
альбатрос или чёрная мамба,
наступает такая пора –
не спасут ни хореи, ни ямбы,
ни везение, ни доктора.
Эту фундаментальную
