Что-то постоянное.» – не раз задавала себе вопрос Магда.
И действительно, эти встречи возвращали ее в то ослепительное время, когда был театр, когда после премьер всей труппой шли в ресторан, где кутили до поздней ночи, когда Метек после спектакля ждал ее, Беату и Аду на своем ослепительно белом Паккарде, в то время как несчастный Тадек пропадал в театральной мастерской, работая над декорациями. В те времена у ворот Барбакан играл оркестр городской пожарной охраны, а на Рыночной площади еще стоял памятник Адаму Мицкевичу. Сейчас, главная площадь города была, разумеется, переименована в площадь Адольфа Гитлера, а памятник Мицкевичу снесен, как представителю «дегенеративной» литературы. Новые хозяева, подобно своре псов, стремились пометить территорию и стереть многовековую историю Польши…
– А театр? С тех пор, как немцы закрыли все театры, я даже не была в том районе города… Отвратительно смотреть на руины прошлой жизни – закурив, произнесла Магда.
– Я был… – сказал Метек. – Здание заколочено, окна разбиты… Только ветер играет с занавесками. А афиша «Веселой пастушки» так и висит…
– Боже мой… Мне тяжело поверить в то, что всего лишь несколько месяцев назад все было по-другому… Казалось, в жизни будут только премьеры, вечеринки с друзьями, покупки во французских магазинах… А потом случится что-то такое необыкновенно-прекрасное, ради чего и стоило бы все это начинать.
– Что, например? – скрестив под собой ноги и затянувшись сигаретой, спросил граф.
– Ну к примеру наш спектакль увидит какой-нибудь известный режиссер из Америки и пригласит меня, Беату и Аду в Голливуд. Или на худой конец в Париж!
– Сразу всех троих? – усмехнулся Метек. – Боюсь, польский театр не оправится от такого удара…
– Но зато все увидят, что американки и в подметки не годятся нам, полькам! – в запальчивости вскрикнула Магда, запустив в графа накрахмаленной подушкой.
– Огонек, что за снобизм? По-моему, все женщины одинаковы – во всяком случае без одежды. – засмеялся тот.
– И немки?
– Не знаю. Вероятно, тоже. – пожал плечами Метек.
– А мне говорили, что когда они орут «Хайль Гитлер» и поднимают руку, то их соски тоже твердеют и устремляются ввысь!
– Кто может нести такую чушь? – раздраженно сказал Метек.
– Да так… Есть такой Ромек. Немного чокнутый. Вчера рассказывал на рынке.
– Этого Ромека упекут в тюрьму за такие россказни. – сказал граф.
– Ты мог бы перестать на них работать? – тихо спросила Магда, уткнувшись головой в его покрытую густыми светлыми волосами грудь.
– На кого- на «них»? – осторожно спросил граф, хотя прекрасно знал, что Магда имеет в виду.
– На немцев.
– Я
