километром, Ваня всё больше чувствует себя пленником.
Поезд не останавливается, день за днем, и, с их влиянием и богатством, они бы точно могли позволить себе везти пленников самолетом – несколько часов, а не дней. Перевертыш отвечает на его вопрос, вставая рядом у окна – словно читает его мысли.
– Поезд сложнее всего отследить, – он говорит.
– Почему это? Спутники найдут тебя хоть на велосипеде.
– Рельсы зачарованы. С воздухом или дорогой посложней.
Зачарованы так зачарованы; Ваня вздыхает и продолжает смотреть в окно, на проносящиеся мимо елки. Он не знает, что стало с братьями и Лешкиными друзьями, и беспокойство не оставляет – настойчивым, зудящим червячком. Разъяренные ведьмы, нечисть, Салтан, Морана и тот, новый, пугающий человек – слишком много для электрика и ребят из автомастерской. Телефон отобрали, едва они очутились в вагоне, как и арматуру, и банку с кровью у перевертыша, и сияющий цветок из рук Василисы. Больше они не видели своих конвоиров – одетых в армейскую форму людей в черных масках, успокаивающих не больше, чем бугаи Салтана.
В первое время Василиса даже не притрагивалась к еде, Ваня видел, как проводница – молчаливая женщина с каменным лицом, разносившая им тарелки – несколько раз убирала из Васиного купе остывший ужин. Ваня пытался заговорить с проводницей, спросить, куда их везут, зачем, но с тем же успехом он мог бы пытаться разговорить стену. С Васей немногим лучше. Она не пьяна, не укурена, не смеётся, но соображает заторможено, с трудом фокусируя взгляд. То и дело она натыкается на двери, стол, кровать, и лишь спустя пару дней начинает узнавать Ваню.
– Это ты, – говорит она медленно, хмурясь. – Парень из НИИ.
– Я был охранником, вообще-то, – Ваня оскорбляется. – Работал, не просто так.
Василиса медленно кивает, понимая смысл его слов, и улыбается уголками губ – вымученной, бледной улыбкой. Она вся бледная, под глазами залегли темные круги – хотя совсем недавно Ваня видел её смущающейся, но бодрой аспиранткой. Он не знает, что именно делали с ней ведьмы, но хотел бы казнить их только за это. События ночи то и дело всплывают в памяти, и он смотрит на её поникшие русые волосы и видит другую, ту, Васю – горящую, объятую языками пламени.
– Что ты делал там, в парке? – она спрашивает, тихо, но поддерживая беседу.
Существенным прогрессом в их отношениях с тех пор, как она отказывалась даже говорить своё имя.
– Жар-птицу ловил. Кто же знал, что это ты.
Вася хмурится, обхватывает себя руками, кусая губы, и лицо её покрывается сетью мелких, частых морщин – как от неожиданной, оглушившей боли. Между пальцев её снова – если Ваня не успел сойти с ума сам – бегают язычки золотистого пламени. Слишком много оживших спецэффектов, сошедших с экранов телевизора. Он вздыхает, и кладет руку поверх её ладони. Золотое пламя совсем не жжет; скорее щекочет, стихая от его касания. Приступ стихает, и лицо Васи медленно разглаживается – она прижимается к его руке обессилено и беззащитно.
– Какого фига? – Ваня спрашивает, слишком мягко и тихо для настоящего возмущения.
– Я не знаю, – отзывается девушка, снова хмурясь.
Она явно старше Вани, на существенные лет пять, но, настолько растерянным, её лицо кажется младше, совсем маленькой девочки. Ваня верит ей – легко, и не хочет расспрашивать и знать больше магических секретов. За неё рассказывает перевертыш – Ваня вздрагивает от его голоса.
– Она еще молодая птица, – перевертыш говорит, будто это всё объясняет.
Он стоит в дверном проеме, сложив на груди руки, и хрупкий момент откровенности рушится под его ехидным взглядом. Василиса смущенно отстраняется от Вани и трет лицо, разглаживая морщины на лбу. Перевертыш проходит в её купе, садится на стол, не спрашивая разрешения, и обращается к Василисе – требуя, с веселым интересом, словно она глупый ребенок, неловко пытающийся врать.
– Рассказывай, как давно это началось?
Ваня хочет ответить за неё – первым и резко, сказать, что перевертыш не имеет никакого права её допрашивать, но она сжимает его плечо, останавливая. Перевертыш даже не обращает на него внимания.
– Всего несколько недель, – она кусает губы, честно пытаясь ответить точнее. – Месяц, не больше.
– Что именно? Пламя, что еще?
Он явно знает, что спрашивать, как врач знает симптомы, уже поняв болезнь – вот только перевертыш совсем не похож на доброго доктора. На лице его нет ни тени сочувствия, только любопытство, и он болтает ногами в воздухе, глядя на них со стола. Ваня бы не ответил, но Вася отвечает – хватаясь за него, за единственную соломинку. Она действительно ничего не знает.
– Во сне я слышала песню. Ту песню, что они пели.
