лицо…
– Послушайте, что это…
– А вот… вот… Вы больше, чем кто-нибудь, чувствуете эту потерю. Вы его знали лично… – Видимо, удерживается, чтобы не разрыдаться. – В час панихида будет…
Слова срываются помимо его воли, мешаются…
В отделении, занятом покойным Михаилом Дмитриевичем, уже толпа… Молча раздвигается она, пропуская вновь прибывающих, и также молча сдвигается… Говорят шепотом, плачут тоже про себя, точно сдерживая рыдания, словно боясь нарушить торжественный покой человека, бессильно лежащего теперь там, за той запертой дверью… Вот любимый адъютант Скобелева подполковник Баранок… В последний раз я видел его под Константинополем.
– При каких обстоятельствах… Опять увиделись… Скобелева нет уже… И не будет такого, как он…
– Здравствуйте! – подходит ко мне другой адъютант, Эрдели. – …Умер наш генерал… – И тут же отвертывается в угол, бессильно, неслышимо рыдая…
Какие-то люди снуют… Очевидно, все за делом пришли… Вон сотрудник московских газет растерянно бегает из угла в угол… Вон фотограф Панов сел у двери да так и застыл… Вон какой-то армейский генерал расставил ноги посреди комнаты и закостенел…
– Ваше превосходительство!.. – подходит к нему кто-то…
– Громом пришибло-с… Громом-с… Вот после этого и верь-с… Правда-то где? Где правда…
Тихо проходит мимо вся в слезах дама… Родственница покойного… Шепчется о чем-то с генерал-губернатором Долгоруким – тот, очевидно, тоже еще не чувствует боли этой потери, а пока лишь ошеломлен ею… То устанет и уставится на одну точку, то сядет и безнадежно разведет руками…
– Еще вчера веселый, сильный, здоровый… Смеялся, шутил над нами… Сегодня вбегают ко мне – пожалуйте, генерал умер!.. Обругал денщика, думаю генерал шутит… Он часто так-то… Сам станет за дверь со стаканом воды. Вбежишь к нему в комнату, а он водой тебя… думал и теперь… Осторожно вхожу… Лежит… Еще теплый… О Господи, Господи! – и Эрдели хватается за голову.
Двое врачей четвертого корпуса Гелтовский и Бернатович тоже здесь… Блестящий петербургский генерал с вензелями… Этот больше занят собственной своей особой… Я всматриваюсь в лицо другого военного, рядом стоящего, и вспоминаю. Во время войны его называли первой шарманкой российской армии… Разлетается он к армейскому генералу, тот, видимо, еще не очнулся. Нос башмаком и красный, ноги колесом…
– Нужно признаться!.. Покойник был хороший генерал… Не дурной – с! – авторитетным тоном заявляет «первая шарманка». Косолапый генерал пыжится… Пыхтит, краснеет.
– Если он был не дурной… Так мы-то с вами, ваше превосходительство, что после этого… в денщики к нему… Да и то, пожалуй, не годимся.
Паркетный генерал не унимается. Около стоит молодой офицер генерального штаба с черными, печальными глазами…
– Корпус много потерял в нем!.. И войско – тоже.
– Не
