сравнить с спокойствием знойного летнего дня, какой тогда был: все цветет, благоухает, дышит тысячью жизней, нет порывов ветра, не слышно громовых раскатов, не сверкает молния, но вы знаете, что мгновенно может все кругом потемнеть и может разыграться такая гроза и буря, которая многое уничтожит из окружающей цветущей прелести.
«Ой раю пресвітлий, ой раю прекрасний», – пел старый бандурист.
– Девочка, как тебя зовут? – спросил московский боярин маленькую спутницу седовласого певца.
У московского боярина голос был вообще мягкий, но теперь, когда он понизил его, вероятно, не желая мешать прочим наслаждаться пеньем псалмов, он стал совсем бархатный; лицо у московского боярина было вообще приветливое, но теперь, вероятно, для придания бодрости маленькой нищенке, к которой он удостоил обратить свое боярское милостивое слово, оно превратилось в одно ласковое добродушие и, казалось, говорило: «Коли ты умница девочка, так уж у меня за пряниками дело не станет!»
Невзирая на это, ясные глаза девочки обратились на московского боярина недоверчиво; она ничего не ответила на его ласковый вопрос и, по-видимому, нисколько не польстилась на великие посулы, которые давала ей его выразительная физиономия.
Московский боярин снисходительно повторил свой милостивый вопрос:
– Как тебя зовут, девочка? Девочка опустила глаза и ответила:
– Марусею.
– Марусею? – промолвил московский боярин, как бы желая выразить: «Ну, коли Марусею, так это отлично, и тебе горевать не о чем».
– Изморилась, Маруся, а? – продолжал он.
Маруся опять не ответила, и он снова должен был повторить свой вопрос, что, впрочем, его нимало, казалось, не раздражало, потому что, получив, наконец, в ответ: «Изморилась», он с тою же благосклонностью спросил:
– Дорога далекая, а? Вы откуда идете?
И опять дикарка-мужичка не ответила сразу, и опять он с тою же неизменной милостивой благосклонностью повторил:
– Далекая дорога? Вы откуда, а?
– Не знаю.
В эту минуту голос старого певца смолк и раздался только один приятный, звонкий ритурнель на бандуре.
Пан гетман, до сих пор всецело отдавшийся слушанью божественного псалма, как бы очнулся, поднял голову, и глаза его встретились с глазами именитого гостя.
– Душеспасительно послушать! – промолвил пан гетман, как бы про себя.
– Душеспасительно, – подтвердил именитый гость.
Затем, вставая с места и обращаясь к бандуристу, он спросил:
– А не знаешь ли ты, любезный человек, как поется стих про разбойника придорожного?
– Нет, вельможный пан, не знаю такого, – ответил бандурист. – Вот про поповича знаю, и про невольника знаю, и про вдову…
– Ты поучись про разбойника: хорош стих! – перебил московский боярин. – Славные гусли какие у тебя! А ну-ка, дай поближе поглядеть.
– Извольте,
