и каждый, по мере сил своих и уменья, обязан помогать ближнему. Издалека Бог принес к нам?
– Да почти что всю Украйну исходил, пока сюда добрался.
– Трудно теперь по дорогам?
– Голому разбой не страшен, всюду проходили благополучно.
– А каковы жита?
Отец Михаил спросил это тем же ровным, спокойным голосом, но с какою-то особой медленностью и внятностью.
– Такие жита, что хоть зелеными жать, так можно, – ответил странствующий бандурист своим обычным, беспечно-наставительным тоном, который вошел у него, казалось, в привычку, но тоже как-то особенно внятно и медленно.
– Пан гетман! Пан гетман! – вскрикнули щеголеватые козаки.
Все обратили глаза в ту сторону, откуда слышался стук колес и топот борзых коней.
Отец Михаил прошел в церковь.
Вид пана гетмана и пани гетманши был внушителен, как следует: атласы, оксамиты, золотые запястья и вышивки, драгоценные каменья и яркие цвета достодолжно соединялись с вельможною тучностью, спесивостью, развалистою походкой и изнеженным, бледным цветом лица.
Они величаво, как две тяжело нагруженные ладьи, проплыли во внутренность церкви, милостиво кивая головами в ответ на почтительные низкие поклоны простого люда.
Невзирая на эту величавость, некоторые, вероятно, ближе и лучше изучившие пана гетмана, нашли в нем, на этот раз, что-то необычное.
– Пан гетман сегодня пасмурен! – сказал один.
– Пан гетман сегодня невесел! – сказал другой.
– Что это пан гетман начинает задумываться? – задал вопрос третий.
– Я его встретила в четверг, ехала с хутора, – вмешалась круглая крохотная молодица, похожая на узелок, – так он такой ехал, точно хмара! Поводья опустил, голову наклонил, а брови так чуть не перекрестились! И такой он был…
Но дальнейшее описанье прервалось появленьем новых двух лиц.
– Братчиха! братчиха! – прошумело кругом. Бандурист обратил глаза на братчиху.
Сравненье с «палючею искрою» было сравненье не дурное, а предположенье, что эта прямая, как стрела, спина отроду ни перед кем не гнулась, что эта смелая голова никогда ни перед кем не клонилась, имело, несомненно, много вероятия.
Когда братчиха ступила на ступеньку церковного крыльца, поводырка странствующего бандуриста остановила ее тихонько за широкий рукав сорочки.
– Пани, – сказала поводырка, – хустку обронили.
И протянула ей красную хустку.
Высокая стройная фигура приостановилась, обернулась, глянула на красную хустку, на державшую ее девочку, взяла хустку и сказала:
– Спасибо, дивчина.
Видно было, что нервы у нее были крепкие, что она не вздрогнет при какой бы то ни было неожиданности, не вскрикнет от какого бы то ни было испуга или изумления, что темные, большие, глубокие, как море, глаза
