пан Кныш, пристально вглядываясь в Марусю своими ясными сокольими глазами.
– Благополучно, – ответила Маруся.
Да если бы она этого и не ответила, он бы легко мог угадать ответ по каждой фибре ее оживленного лица.
Однако, как человек, привыкший не полагаться на отдельный, хотя бы и самый доказательный факт, он, не довольствуясь свидетельством лица Маруси, улыбаясь и гладя ее по головке, кинул быстрый, но насквозь проницающий взгляд на ее спутника.
Тот, в эту минуту, глядел, усмехаясь, на Марусю.
Пану Кнышу, вероятно, эта усмешка показалась достаточно выразительною, потому что он перестал кидать на них взгляды и обратил глаза на Днепр.
– Скоро поплывем? – спросил бандурист.
– А вот сейчас. Славно будет плыть, тихо… Тихо так, что не шелохнет… Кабы не свежесть от воды, так жарко бы было.
Судя по выраженью лица и голоса пана Кныша, он с наслаждением упивался этой тишью, и слова бессознательно срывались с его уст, как это бывает, когда человек весь находится под обаяньем какого-нибудь ощущенья.
Вдруг раздался крик чайки, и раздался как будто из-за плеча пана Кныша.
Тотчас же издалека, с противоположного берега, пронесся такой же ответный крик.
– Пара откликается! – заметил бандурист.
– О, эти птицы пречуткие! – отвечал пан Кныш, усаживаясь в челнок. – Садись, дивчина, – прибавил он, обращаясь к Марусе и протягивая ей руку.
– Где другое весло? – спросил бандурист, впрыгивая так легко и ловко в челнок, что челнок даже не покачнулся.
– В челноке, на дне. Отчаливай!
Челнок быстро соскользнул на воду и понесся по темному Днепру.
XVIII
Очень хорошо плыть по большой реке в летнюю теплую ночь!
Звезды горят над вами и звезды горят под вами, сверху плывет месяц и снизу плывет месяц.
«Вот там берега!» – думаете вы, всматриваясь в темные линии. Вот там непременно растет сосна, потому что сильно вдруг потянуло оттуда смолистым запахом, а вот там, наверно, пропасть цветов, потому что порыв теплого ветра словно кинул вам в лицо целый, только что сорванный, обрызганный ночною росою букет.
– Ну, что нового? – спросил бандурист.
– Немного, – ответил пан Кныш, работая веслом.
– А как немного?
– Да так, что и малому дитяти двумя пальченятами захватить нечего.
– Что ж, он дома?
– Дома, каплунов жарит, прожорливых гостей ждет.
– Уж коли каплунов жарит, значит, что-нибудь порешил: даром тратиться не будет, не такой хозяин!
– Кто его разберет, что он замышляет, у него гадок, як у пса стежок! [14]
– Ну, да уж в святое место не забежит; разве что нечаянно.
– Разумеется. А тот?
– Э! кабы все такие были, как тот, так еще бы можно людям на свете жить. Тот человек. У того
У него столько замыслов, сколько у пса тропинок.
