не интересуются, потому что они ведут разговор про город Батурин и ни единым словом не поминают про барвинок.
Закуска окончена.
– Что, Маруся, отдохнула? – спрашивает бандурист.
– Отдохнула! Отдохнула! – громко отвечает Маруся.
И вот уже она на ногах и закинула дорожную котомку за плечи и глядит на своего спутника блестящими глазами.
Перед уходом с места отдыха ее спутник опускает свой старческий посох в колодец и вытягивает из воды свежую плетеницу барвинка.
– Маруся! – говорит он, – отличный будет венок!
Маруся схватывает протянутую ей зелень, стряхивает с нее воду и быстро обвивает ею свою голову.
– О, венок чудесный! – говорит она.
И снова бандурист с поводырем пускаются так же бодро и спокойно в путь.
– Теперь уж недалеко, – говорит бандурист, – не успеет блеснуть в небе первая звездочка, а уж мы завидим могилу Надднепровку.
И точно: не успела еще блеснуть в небе первая звездочка, как они уже завидели эту могилу.
Солнце уже зашло, и наступила вечерняя мгла, но мгла особая, какая-то золотисто-лиловая. Молоденькие деревья, густые кусты и высокая трава, которыми поросла могила, казалось, тихо пылали; каждая веточка, каждая былинка вырезывались до того отчетливо на горизонте, что глазам становилось как-то трудно на них глядеть.
Черный обломанный крест освещался так мягко, что казался бархатным, а реющие в высоте темные птицы, точно каким волшебством, превращались в радужных, из радужных опять в темных и затем снова в радужных, смотря по направлению своего полета.
С могилы открывался Днепр.
Он представлялся отсюда громадным разливом вороненой стали. На противоположном берегу высились лесистые горы – снизу совсем черные, а сверху точно подернутые золотистым огнем.
Доходил ропот воды снизу и звонкий шелест очерета; кругом чувствовалась удивительная свежесть; время от времени, в общем безмолвии, проносился крик чайки, и сама она мелькнула над рекой чуть заметною точкой.
– Вот тут мы сядем и запоем, – сказал бандурист.
Та все пани, та все дуки,
Позаїдали наші поля, луги, луки! —
прокатилось над водами, грянуло в ущельях и откликнулось далеко за горами.
Окончивши песню, бандурист несколько минут перебирал струны бандуры, между тем как зоркие глаза его неподвижно были устремлены на Днепр.
Маруся тоже не сводила глаз с реки.
Вдруг где-то неподалеку, в очеретах, крикнула чайка.
Глаза бандуриста блеснули ярче, и снова загудело над рекой пенье:
Та немає гірше так нікому,
Як бурлаці молодому!
Гей, гей, як бурлаці молодому!
Що бурлака робить-заробляє,
Аж піт очі заливає!
Гей, гей, аж піт очі заливає!
Опять неподалеку в очеретах крикнула чайка.
Аж піт очі заливає,
