какая-то старуха, высокая, прямая, с блестящими, как черные алмазы, глазами, – да она словно палючая искра, где ни появится, куда ни попадет, так все вокруг нее и вспыхивает!
– Подожгла и пана гетмана? – спросил бандурист, снисходительно переходя из нравоучительного, для обыкновенных слабых смертных несколько стеснительного, тона в шуточный.
– У нее и что ни на есть сырое дубье вспыхивает, – отозвался кто-то, сидевший тоже на ступеньках церковного крыльца, но довольно далеко и не видный за рядами высоких шапок и широких плеч. По голосу, впрочем, можно было с достоверностью сказать, что отозвался человек молодой, крепкий и здоровый, потому что голос этот с успехом мог бы заменить старый шипящий и свистящий соборный гадячский колокол.
– Что ж, пан гетман дарит ее всякими дарами, атласами и аксамитами [15]? – спросил бандурист. – Ходит она, небось, краля-кралей?
– Ее раз козак встретил, так попросил коня напоить! – ответила старуха с алмазоподобными глазами.
– Она ходит, как простая молодица, – подтвердил один из щеголеватых козаков, с необычайно длинными усами, необычайно тонким и гибким станом, – ей, хоть и старайся, так никак не услужишь, потому что она все сама умеет и все сама делает. Она никаких подарков не принимает.
– А муж ее что за пан? – спросил бандурист.
– Ничего, с виду пан, как пан.
– И живут между собой дружно?
– Дружно.
– Он хоть с виду-то и ничего, а тонкая штука, – сказал пожилой козак, стоявший около бандуриста, опершись на свою дубинку, который и сам был с виду хоть и ничего, а тоже тонкая штука.
– А какие это у вас около Гадяча бородатые паны разгуливают? – спросил бандурист. – Вчера, как подходили мы к городу, так встретили двоих – этакие вельможные да гордые, одна пыха! Глаза этак вкось да под поволоку, носы вверх, губу нижнюю на сажень вперед…
– Это московские паны, гости пана гетмана, – объяснил молодой гетманский козак.
– Теперь еще поразъехались, – заметил его товарищ, – а прежде их еще больше у нас гостило.
– Поразъехались? Чего ж так?
– Да кто его знает, как-то уж теперь не то, что было прежде. Пан гетман и потчует их, и ласковые речи говорит им, а все не то. Слышно, и последние скоро уедут.
Наступило молчание и длилось несколько минут.
Слышны были шаги по улицам, паденье дождевых капель с садовой листвы. День занимался. Все освещалось, выступало из мрака, принимало свои настоящие очертания, точно кто понемногу приподнимал мглистое покрывало.
Справа раздалась медленная, мерная, уверенная походка, и между деревьями появилась высокая, видная фигура в темной рясе, направляющаяся к церковным дверям.
– Вот отец Михаил! Вот отец Михаил! – пронеслось между народом; кто сидел, поднялись с своих мест, кто стоял, опершись на дубинки, выпрямились.
Отец Михаил был, если можно так выразиться, чрезвычайно картинен. Почтенная осанка,
Аксамит – бархат.
