не бывает правил или запрещённых ударов. Цель здесь всегда оправдывает средства, и не судят лишь победителя, а он, он проиграл.
***
Валаам не знал, на какой день Элисандра назначила казнь, а в том, что королева не оставит его в живых, он не сомневался. Наблюдение за ним усилили, понимая, что если раньше у него оставалась какая–то надежда, то больше ему терять нечего. Прежде у его каменной клетки дежурил один надзиратель, теперь же их стало двое, следивших не только за ним, но и друг за другом. Был ещё начальник стражи, что разбив сутки на части совершал обходы тюремного замка, поднимаясь и сюда.
И вот однажды вечером, когда солнце, катясь на запад, перевалило за Драконий Коготь, и тень размыла силуэты внутри, Валаам решил больше не медлить, понимая, что это его единственный шанс на спасение. Собрав пару охапок прелой соломы, которую толи бросили когда-то на пол, толи она просто нападала с крыши, он набил ею свои штаны и рубаху, завернул всё это в плащ и, накинув капюшон на «голову» чучела положил на лежак.
У охранников были войлочные сапоги, скрывающие шаг и они, подкрадываясь к двери время от времени наблюдали за ним через маленькое окошко. Но однообразие службы сыграло свою роль, усыпив бдительность, и стражники теперь лишь изредка следили за арестантом. К тому же за время, проведённое в крысиной яме, слух пленника стал поразительно чутким, и он слышал их, не смотря на все ухищрения.
Пришло время вечерней кормёжки. Полностью голый Валаам сидел на полу у двери, превратившись в слух. Ему казалось, что что-то пошло не так; стражник, приближение которого он не услышал, заметил возню с чучелом, и в наказание его теперь больше не будут кормить. А может быть казнь назначена на эту ночь и он попросту опоздал? Ведь вряд ли убивать его будут при скоплении народа, скорее всего либо отравят, либо, опоив зельем, прирежут как жертвенного телёнка. Мысли эти не добавляли оптимизма и, прогнав их, узник продолжил ожидание, решив, что останется на своём месте, даже если ждать придётся всю ночь.
Такое было однажды. Промешкав в светлое время, надзиратели не рискнули кормить его в темноте, ведь в камере Валаама единственным освещением были солнечные лучи, проникающее сквозь окно. Но вот послышались торопливые шаги, они явно опаздывали до наступления сумерек и теперь спешили быстрее покончить со своими обязанностями. Пленник давно выучил шаги своих тюремщиков. Один ходил быстро, мелко семеня, другой двигался неторопливо, будто бы переваливаясь с ноги на ногу, что выдавало в нём немолодого грузного человека, либо страдавшего от старой раны.
Первый застыл у двери, осматривая камеру сквозь глазок, закрывавшийся изнутри железной пластиной, когда второй ещё только подходил к ней, тихо постукивая посудой, но звук этот казался натянутым нервам Валаама колокольным звоном. Тот, что разглядывал лежащее чучело, всё смотрел и смотрел, и беспокойство охватило и без того не находившего себе места узника – вдруг
