небольшую подставку кроме кувшина с водой ставили тарелку луковой похлёбки или миску чечевичной каши. Два кувшина в день отводились ему на питьё и личные нужды. Одежду ему тоже заменили и, хотя он по–прежнему был бос, теперь вместо изорванного священного одеяния на нём были вполне приличный ещё плащ и заношенная холстинная рубаха, доходившая ему почти до колен.
Скоро казнь, – понял он и к этому дню ему решили вернуть человеческий облик, чтобы в момент исполнения приговора люди не испытывали к нему ненужной жалости. Возле дверцы, через которую узник получал пищу было маленькое окошко, сквозь которое надзиратели следили за ним и если он не находился у противоположной стены, заветная дверца не открывалась. В разговоры с ним не вступали, держа в полнейшей изоляции и Валаам даже сомневался, есть ли вообще у его тюремщиков языки. Его держали под самой крышей, обитой железными листами, что накалялись за долгий солнечный день, и днём Валаам страдал от жары, что держалась до середины ночи.
Когда глаза привыкли к свету, он решил взглянуть на то, что можно увидеть из окна. Встав на лежак и уцепившись за камень оконного проёма узник, подтянулся и, упираясь ногами в стену, сумел взглянуть на реку и далёкое левобережье. Лея в этом месте разливалась шириною не меньше мили, так что если бы он захотел кому–то подать знак, то не смог бы. Тюремный замок стоял на скалистом обрыве реки, уходящем отвесно вниз футов на тридцать, и сбежать отсюда было невозможно, разве что выброситься из окна, на котором предусмотрительно отсутствовала решётка. Окно не было слишком уж маленьким, и если б Валаам полностью отказался от пищи, то через время, может и смог бы пролезть сквозь него, но самоубийство пока не входило в его планы.
Высунув руку наружу, он ощутил порывы ветра, холодящего кожу. Рука его оказалась на свободе, которой совсем недавно он не придавал значения, воспринимая как должное, но теперь завидовал не только людям, живущим своею жизнью за стенами тюрьмы, а даже собственной руке, что находилась вне мрачной построенной из чёрного камня башни. Его держали на верхнем этаже, рядом не было больше камер, с обитателями которых можно было бы обмолвиться словом, и он как особо опасный преступник содержался отдельно от всех.
Время шло. Раз в десять дней ему приносили ножницы, которыми он подстригал волосы и изрядно отросшую бороду, и меняли бельё – условия почти королевские, по сравнению с теми, в которых находился раньше. Вероятно, Элисандра не знала, как поступить, а может быть готовила суд над ним к определённой дате. И вот однажды по лестнице послышались грузные шаги утомлённых долгим подъёмом людей, что остановившись у его темницы, стали читать, не открывая окошка – слышимость была хорошей, и в этом не было надобности:
– Бывший лорд Керниш де Вальсамон, лишённый титулов и наследства за деяния, порочащие Принца крови, обвиняется присяжными судьями вольного города, олицетворяющими собою главенство права над произволом. И так, мною верховным
