сейчас прозрел – вернее Бог сделал меня зрячим, чтобы смог я открыть глаза другим.
Прошло семь дней, прежде чем человек, называвший себя Валаамом, вновь напомнил о себе. Всё это время он скитался по городу, уходя рано утром и возвращаясь вечером. Мариам подозревала, что работы он так и не нашёл, хотя монеты у него иногда появлялись; ими он расплачивался за жильё и продукты на рынке, из которых хозяйка готовила им обоим еду. И это ещё больше беспокоило старуху.
Однажды вечером она пришла домой, когда Валаам, поужинав, уже ложился спать (он имел обыкновение рано вставать и рано ложиться), и сев на циновку в их единственной комнате запричитала, скорбно качая седой головой: – У соседа дочь умирает, ребёнок десяти лет. Бог забирает её к себе так рано за грехи наши и скольких ещё заберёт, так же как когда-то забрал её мать. Она выросла у меня на глазах, я нянчилась с ней как с собственной дочерью и никогда не думала, что мне придётся её хоронить.
– Ведь она же ещё жива.
– Пока да, но умрёт обязательно; мы бессильны раз на то воля Божья, – строго ответила женщина. Она любила несчастную Фейгу, но глаза её оставались сухи – смерть была обыденна и привычна в те суровые времена, и ник–то не знал что лучше, умереть в детстве или жить долгие годы в мучениях.
– Отведи меня к ней Мариам, может быть я как–то смогу ей помочь, – приняв решение, Валаам поднялся на ноги и, сложив кое–что из своих вещей в походную суму, накинул плащ.
– Да разве ты лекарь? – спросила старуха, недоумённо взглянув на него.
– Нет, но значит ли это что мне нельзя исцелять людей?
В доме несчастной Фейги шло приготовление к скорым похоронам. По старому обычаю трупы не предавали земле, дабы не отравлять её продуктами разложения и не сжигали, чтобы не осквернять огонь, олицетворявший собой Бога. По вере предков не было никакой загробной жизни, переселения душ или чего–то подобного, а смерть, будучи конечным маршрутом пути, являлась победой зла над добром и дабы как можно скорее ограничить распространение скверны человека обычно хоронили в день его гибели.
Обряд погребения начинался с обмывания тела, на него одевали чистую, но старую одежду, поскольку расточительность по древней вере являлась грехом и в железном гробу относили в Башню Молчания, которую строили на самой высокой точке за городом. Сверху деревянная башня не имела крыши, чтобы стервятники и вороны могли склёвывать с трупов мясо, затем кости высушивались и складывались в урны внутри помещения. Люди верили, что Бог создал этих птиц, дабы помочь душе освободится от мёртвой плоти. Пол круглой башни являлся своеобразным кладбищем, поделённым на сектора для мужчин, женщин и детей. Оставшиеся от тела кости укладывали в соответствующий сектор в овальное углубление и привязывали верёвками к крюкам, чтобы птицы не растащили останки. По возвращению домой родственники усопшего в течение трёх дней проводили поминальные обряды, пока душа покойного ожидала божественного суда, и это было лучшей памятью о нём, нежели
