быть.
– Кто-то злоупотребил доверием Его Святейшества для того, чтобы опорочить меня в его глазах.
– Я тоже так думаю.
– Так вот, господин граф, я имею честь просить вас использовать все ваше влияние, а оно безмерно, для того, чтобы вернуть мне расположение Рима.
– Это невозможно, – сухо ответил пэр Франции.
– Для такого гениального человека, как вы, нет ничего невозможного, господин граф, – возразил епископ.
– Такой гениальный человек, как я, монсеньор, что бы ни случилось, никогда не станет связываться с Римским двором.
– Даже когда речь идет о друге?
– Даже когда речь идет о друге.
– Даже для того, чтобы спасти невиновного?
– Невиновность уже сама по себе спасение, монсеньор!
– Значит, – сказал епископ, вставая и с ненавистью глядя на графа, – вы полагаете, что ничем не можете мне помочь?
– Я не полагаю, монсеньор, я это утверждаю.
– Одним словом, вы категорически отказываетесь вступиться за меня?
– Категорически, монсеньор.
– Так вы хотите ссоры со мной?
– Я не хочу ее, но и не боюсь, монсеньор. Я согласен на все и жду.
– До скорого свидания, господин граф! – сказал епископ и выскочил из комнаты.
– Как вам будет угодно, монсеньор, – с улыбкой сказал граф.
– Что ж, ты сам этого захотел, – глухо прошипел епископ, угрожающе посмотрев на павильон графа.
И вышел на улицу, полный желчи и ненависти. В голове его уже роились тысячи планов отмщения своему врагу.
Прибыв к себе, он уже имел готовый план действий: он придумал, как отомстить графу. Войдя в свой рабочий кабинет, он достал из ящика стола какой-то документ и быстро развернул его.
Это было письменное обещание графа Рапта, данное им накануне выборов, сделать монсеньора Колетти архиепископом в том случае, если граф станет министром.
Перечитав этот документ, монсеньор Колетти улыбнулся дьявольской улыбкой. Если бы Гёте увидел эту улыбку, он решил бы, что в этого человека переселилась душа его Мефистофеля. Епископ сложил письмо, сунул его в карман, быстро спустился по лестнице, сел в карету и велел кучеру отвезти его в военное министерство, где он попросил аудиенции у маршала де Ламот-Удана.
Через несколько минут слуга объявил епископу, что маршал ожидает его.
Маршал де Ламот-Удан не был, к сожалению, столь же искусным дипломатом, каким был его зять. И уж совсем не мог соревноваться в хитрости с таким искушенным лицемером, как монсеньор Колетти. Но он обладал одним качеством, которое заменяло лицемерие и хитрость. Его ловкостью была откровенность, а сила заключалась в прямоте. Епископа он знал только как исповедника и духовного наставника своей жены. И абсолютно ничего не знал о его политико-религиозных интригах, о его тайных происках, о его ставших всеобщим достоянием поступках и словах. Поскольку его беспредельная честность, делавшая его открытым
