Над принцессой никто не имеет власти, – продолжила госпожа де Латурнель. – Ее безразличие и ее слабость являются гарантией ее спасения. Мы сможем заставить ее говорить и делать все, что нужно.
– Вы, маркиза, возможно. Может быть, и я тоже. Но поскольку ее можно будет заставить говорить и делать все, что угодно, она ведь может по чьему-либо совету сделать и недоброе дело.
– У кого же хватит смелости, или скорее подлости посоветовать ей дурное? – спросила маркиза.
– У того, кто имеет наибольшее влияние на ее разум. Потому что перед ним ее сознание странным образом затемняется. Одним словом, это ее муж, маршал де Ламот-Удан.
– Но мой брат никогда и не думал что-то менять в сознании своей супруги.
– Вы ошибаетесь, маркиза. Он мучит ее, относится с насилием, сеет в ее мозгу семена безбожия. Это бедное создание получило тысячи ран. Поверьте мне, если мы не примем надлежащих мер, он прикончит ее.
– Будь эти слова произнесены кем-то другим, а не вами, монсеньор, я ни за что бы в это не поверила.
– Именно он произнес их, и именно поэтому я в это поверил… Я только что от него. У нас был бурный разговор, во время которого он открыл мне свое отношение к вере и удивил меня своим отношением к законам. Но это было только начало разговора. А знаете ли вы, каков был его результат? Высказав много такого, чего никак нельзя было ожидать от столь почтенного человека, маршал, не поверите, строжайше запретил мне заботиться о состоянии души принцессы!
– Боже милостивый! – воскликнула маркиза в ужасе.
– Вас это огорчает, маркиза?
– Это наполняет меня болью, – ответила богомолка.
– Отсюда-то, – продолжал епископ, – и вытекает та благородная задача, которую я хочу перед вами поставить, дорогая маркиза: надо освободить эту душу из-под ига мужа! Вы должны любой ценой, даже пожертвовав собой, спасти попавшее в беду создание. Я рассчитывал на вас, моя милая послушница. И смею надеяться, что не ошибся в своих ожиданиях?
– Монсеньор! – вскричала маркиза, находясь в состоянии сильнейшей экзальтации. – Не более чем через четверть часа я увижусь с маршалом, и, клянусь Богом, не пройдет и часа, как я уговорю маршала и заставлю его встать перед вами на колени в позе покорности и раскаяния.
– Вы не поняли меня, маркиза, – снова заговорил епископ, уже начиная нервничать. – Маршал здесь вовсе ни при чем. И прошу вас не говорить ему ни слова из того, о чем мы с вами сейчас говорим, не делать даже намека. Мне извинения маршала не нужны. Я уже давно знаю, как относиться к людской кичливости и людскому гневу. Я уезжаю. И перед отъездом прощаю его!
– Святой человек! – прошептала взволнованно маркиза, и глаза ее наполнились слезами.
– Единственно, о чем я вас прошу, – продолжал монсеньор Колетти, – так это о том, чтобы до моего отъезда заботы об этой несчастной душе были переданы в надежные руки. Другими словами, я умоляю вас, дорогая
