на Соломона Волковича, начинаешь понимать, что все, кроме одиночества, отказались от него. Он не доживал свой век, он его сторонился.
Но каждый год в его жизни случалось нечто необычное. Так произошло и в этот раз. Его переполняло чувство собственного достоинства, радость бытия лилась через край, и было это конечно летом, когда Мася сдавал свою дачу на 16-й станции Большого Фонтана с пансионом. Нет, ну что вы, для других он давно уже ничего не делал, конечно же, для себя. Это было время, когда Соломон Волкович жил на широкую ногу, и даже не на одну. Как говорится, мазл тов.
Может ли полноценный холостяк питаться три раза в сутки? Оказывается, может, но только летом и только на 16-й станции Большого Фонтана. Утро начиналось с праздника, завтрак был всего лишь поводом. Наш герой выходил на террасу, где стоял старый, добротный дубовый стол, в широких фланелевых брюках, в белой льняной рубашке, поверх которой красовались широкие нэпмановские подтяжки, на ногах у него были белые парусиновые туфли. Настоящий король, немного пересыпанный нафталином, но всё-таки король, или, как говорят у нас в Одессе, пурэц.
За столом он был задумчив и великодушен, как и подобает балабусэру престола. Картину немного портила свита, то есть квартиранты, позволявшие себе такую бестактность, как сидеть с ним рядом, но, несмотря на это, он был любезен и снисходителен и не подавал вида, что это обстоятельство задевало его самолюбие и не давало возможности до конца расправить крылья и парить в горних высях, где его чистая душа, равная среди равных, прикасалась к истокам своей прошлой жизни и не желала возвращаться в клетку, в его физическую оболочку по имени Соломон Волкович. На самом деле это были трагические минуты, когда он балансировал между жизнью и смертью. Душа-то у него была одна, настоящая конфетка, а тело – что тело? – жалкий фантик, не более. И всё-таки это были ни с чем не сравнимые минуты блаженства – у нашего героя открывалось духовное зрение, его одолевали пророческие видения, слух реагировал на малейшие шорохи и звуки. Он слышал голоса праотцов. Единственное, что он не мог различить, так это, где голос Авраама, а где Ицхака и Яакова. Ему хотелось тут же предать родину и поселиться в земле обетованной, и, стоя у Стены Плача, замаливать грехи. Накал страстей достигал апогея, и Мася, словно орёл, поднимался всё выше и выше, и, достигнув солнца, обжигал крылья и камнем падал на землю, где его ждали заботы и тревоги нового дня.
Как вы уже догадались, события, о которых я хочу вам рассказать, происходили летом. В Одессе стоял священный август, величественный и вальяжный. Когда меланхолическое дуновение ветра только нарушало душевное равновесие горожан, одесситы замирали в ожидании перемен и молча молили о пощаде. Дома с распахнутыми настежь окнами напоминали вылупившихся из гнезда птенцов с раскрытыми клювами, жаждущими прохлады, как манны небесной, и она приходила ближе к рассвету в виде сквозняка, кочующего из кухни в спальню, из спальни на балкон, и зной, этот огнедышащий Змей Горыныч, отступал, возвращался
