к своему предложению, Григорий Васильевич, – сохранил формат полуулыбки Андропов. – Ну – как: надумал?
Романов не стал делать «ненужных глаз» на тему «Какого предложения, Юрий Владимирович?!». Предложение было – и вполне «какое». Леонида Ильича ещё не выставили в Колонном зале – а Андропов уже «открыл сердце» Романову, «свежеприбывшему» из Ленинграда. «Открытие», оно же предложение, было давно ожидаемым – и вместе с тем, неожиданным. Андропов, шедший на Генсека на безальтернативной основе, предложил Романову перебраться в Москву. Не только на постоянное место жительства – но и на пост секретаря ЦК.
Несмотря на «неожиданную ожидаемость», предложение было давно «по адресу» и по заслугам. Настолько давно, что Григорий Васильевич отнёсся к нему не только без неумеренного энтузиазма: и на умеренный не хватило эмоций. И не потому, что «товарищ» перегорел, «ожидаючи».
И не потому, что после «лёниной» профилактики Романов мог считать себя не столько «политически санированным», сколько «политически стерилизованным» и даже «выхолощенным». Причина заключалась в другом: Григорий Васильевич был не только «себе на уме», но и на уме всех прочих. У него не было оснований для заниженной самооценки и предположений об умалении «со стороны коллектива». Поэтому на место как будто обязательного энтузиазма на законных основаниях заступил лишь тот вопрос, который только и мог заступить: «Почему – сейчас?! Почему именно сейчас?!»
По причине длительного стажа – кремлёвского и околокремлёвского – Григорий Васильевич не питал иллюзий в политике. Точнее: в советской политике. Ещё точнее: в кремлёвской политике. Здесь случайностей не случалось. Здесь всё было закономерно и предсказуемо. Случайности формата тех, о которых говорил книжный Ришелье в романе Дюма-старшего, в Политбюро ЦК КПСС не имели шансов не только на выживание, но даже на появление на свет! Наши «случайности» были результатом многомесячного, а то и многолетнего труда специфического характера: «подкопы», поклёпы, «художественная роспись дёгтем», «санобработка помоями», братские объятия удава, сопровождение падающего дружеским напутствием в спину или под зад – и так далее, и тому подобное. Всё, как и полагается в нормальной партии между нормальными её руководителями.
Оттого-то Григорий Васильевич и не спешил просиять счастливой улыбкой. Оказанное доверие как-то не внушало… доверия. С одной стороны, всё было понятно: «новая метла». Та самая, которая выметает чужих – и наметает своих. Но с другой стороны, Романов никак не мог понять, куда же его самого зачисляют этим предложением: в свои – или в чужие?! Конечно, он – не Кириленко, не Щёлоков, не Медунов, с которыми Андропов не станет разыгрывать даже шахматной партии образца «мат – в три хода». Мат – под мат и коленом под зад – будет сделать в один ход, и даже заход!
А, вот, что будет с ним? Может, его определили в «чужие длительного хранения»?! Может, это – всего
