style="font-size:15px;"> Взвыл младенец, и мать еле слышно взвизгнула и дернулась. Ли переполняла печальная злость.
– Ладно, кончай, – сказал он. – Ты ведь получила то, что хотела, правда?
– Холодное у тебя сердце, я должна заметить.
– Что?
– Ты меня завалил, а теперь тебе наплевать… – Волосы выбились у нее из-под резинки, лицо пылало.
– Тебя что вообще беспокоит – в смысле, только честно: что тебя так сильно беспокоит?
– Уходи, – ответила она. – Я чувствую себя униженной.
Ли глубоко оскорбился, он был просто потрясен.
– Слушай, как ты вообще можешь считать секс унизительным?
Она запнулась, захваченная врасплох, метнула на него изумленный взгляд и глубоко вдохнула.
– Я могла бы устроить так, чтобы тебя вышвырнули из университета.
– Ну еще бы, – медленно произнес Ли, ибо начал понимать: она так сильно к нему привязалась, ибо считала головорезом. – Ну еще бы; и тогда бы я вернулся и избил тебя до полусмерти, верно? Мы с братаном вместе пришли бы.
Брата она видела один раз на улице.
– Господи боже мой, – сказала она. – Вы б и впрямь пришли.
Наверное, она все это время надеялась, что Ли в нее влюбится и вся эта история обретет хоть немного смысла, но если даже так, он этого не осознавал. Ему казалось, что она пользуется им как экраном, на который можно проецировать собственную неудовлетворенность; честный обмен. У него было очень простое понятие о справедливости.
– Уходи, Леон Коллинз, – сказала она.
Ли понял, что она подсмотрела его имя в мужниных списках группы: никто никогда не звал его Леоном в лицо, даже преподаватели. Но и ее имени он тоже не знал. Вопли забытого младенца летели за ним, пока он спускался по лестнице.
«Что ж, – думал Ли, – век живи – век учись».
Однако он до крайности изумился, и ему было очень не по себе. Дома вся комната звенела от клавесинных арпеджио. Эннабел не следила за камином, и от огня осталось лишь несколько красных угольков, поэтому жаркую тьму пробивали только фары беспрестанно проезжавших машин – лучи мигали в голых окнах и северным сиянием играли по телу девушки на белом полу – единственному предмету, нарушавшему пустоту комнаты, если не считать проигрывателя. Музыка закончилась, иголка принялась икать в пустой канавке. Ли подошел выключить аппарат, и Эннабел поймала его за руку.
– От тебя пахнет улицей, – сказала она. – Но ты был с какой-то женщиной.
– Ну, и да и нет, – ответил Ли, всегда говоривший только правду. – Тебе от этого неприятно?
Слова он произносил очень нежно, ведь беспокойство ее было таким бесстрастным. Она немо покачала головой, и без единого звука по ее щекам потекли слезы.
– Тогда почему же ты плачешь?
– Я думала, ты больше не вернешься.
– Вот как? – Ли был в замешательстве.
