смотреть на него, добавил: – Я люблю свою жену, она у меня единственная.
Овечка прижалась к нему, ее запах опять напомнил ему что-то знакомое. Он почти автоматически погладил морду животного, на что овечка отреагировала следующим образом: встала на задние копытца и заблеяла, и в этом блеянии он, казалось, различил звуки, которые почти складывались в слова «твоя жена! твоя жена!». Однако он навидался мужчин, потерявших рассудок из-за любви к женщине, и он совершенно не собирался следовать их примеру, особенно в данном случае, когда все опять указывало на этих ублюдков, языческих идолов, ибо кто еще мог сыграть с ним такую идиотскую шутку? Это была их тактика, нанести упреждающий удар, потому что они знали, что, когда дело дойдет до настоящих боев, если они проиграют хоть один, они проиграют все.
Вернувшись в дом, он опросил всех домашних и каждого из слуг отдельно, и все они говорили одно и то же: она сказала, что неважно себя чувствует, и вышла подышать свежим воздухом. Он вынужден был признать, что именно так она обычно и поступала. Но в результате вместо верной жены у него был овечий приплод, стоящий на задних копытах, а когда он его поглаживал, блеял человеческими словами. И теперь ему необходимо было выяснить две вещи: во-первых, какие из вражьих божков сотворили с ним это злое дело, и, во-вторых, что ему делать с этим мерцающим свечением и с женщиной, которая была его источником, хотя он понимал, что так думать неправильно, ибо женщина была не источником, а только передатчиком свечения, на него направленного. Олимпийские боги, надо было отдать им должное, славно над ним потешились. Но разве сам факт того, что они уделили ему столько внимания, не свидетельствовал о том, что они отнюдь не уверены в победе? Не говорит ли о слабости греков то, что их боги опускаются до низкопробных трюков типа превращения одной его жены в овцу только для того, чтобы он привел в дом другую? Но он эти трюки разгадал. Ему теперь все ясно. Эти языческие божки вообразили себя военными стратегами, но вся их стратегия свелась к появлению в его жизни этой новой женщины и в результате нарушению порядка как в его семье, так и в его душе, ибо, если был на свете мужчина-однолюб, верный одной женщине, то это Иехуда, сын Матафии, прозванный Маккавеем, основатель династии Хасмонеев, распространившей власть сынов Израилевых на Галилею и Итурею, и Перею, и Идумею, и Самарию, славную многими великими делами.
При всем при том получалось, что в этой славной династии до сих пор не было в рулевых никого равного Иехуде в безупречности и твердости характера. Ему вспомнился маленький изворотливый человечек, встреченный им в Тире, который представился Гермесом, и Иехуда сперва решил, что это просто имя: греки любили называть своих детей именами своих богов, и их можно было понять при таком обилии и тех и других.
Однако было что-то особенно необычное и странное в этом человечке, настолько странное, что Иехуде пришлось просить его о трехдневной отсрочке, чтобы взвесить все за и против в намечающейся сделке, которая сначала казалась ему чуть ли не сделкой века, а кончилась чистым убытком. Гермес, покровитель торговцев,
