имя – Аммар.
– А Алехандро… разве вас не так звать? И при чем тогда Мексика?
– А, да, Мексика. Моряком был, помощником капитана, плавал в Мексику. Раз десять был в Мексике.
– Но вы по-испански немного говорите, – замечаю я. – Я слышала, как вы говорили с другими рабочими.
– А, да, я учил.
– А ваша жена и дети… я думала, они в Мексике. Вы же сами сказали…
– Нет, семья в Хевроне. Все там – мама, жена, двое детей. В Мексике – это другое.
– Так у вас в Мексике другая жена?
Тут он вдруг встает с пола, отшвыривает свой картонный стакан и широкими шагами с решительным видом уходит из цокольного этажа.
– Алехандро! – кричу я вслед. – Я пошутила! Я не хотела сказать, что у вас две жены.
Итак, он женат, а это значит, что мне надо скрывать свои чувства и говорить с ним о чем-то другом. О том, что интересно ему. Например, о покраске стен. Когда я не могу выбрать цвет для спальни, он приносит мне дискету с инструкцией по технике искусственной отделки. Я изучаю дискету на своем лэптопе, и у меня появляются темы, на которые я могу с ним разговаривать. Одна из идей – закупить какой-то особый песок, который насыпается в банку с краской и тщательно размешивается, и, если этой смесью красить поверхность, она получается зернистой и необычайно красивой. Но это только если вы все правильно сделаете. Я ему говорю, что это именно то, что мне надо на стены спальни. Я покупаю этот песок, и мы вместе его размешиваем. Я ему говорю, что хочу покрасить эту комнату в разные оттенки светло-фиолетового – так, чтобы каждая стена чуть-чуть отличалась от других, а значит, нужно быть особенно внимательным, чтобы увидеть разницу между «сахарной сливой», «лиловой сливой» и «виноградным льдом» из магазина «Бенджамен Мур».
Если бы меня спросили, почему он, я бы не знала, что ответить. Было ли это из-за его мальчишеского лица или ломаного английского, порыва ярости в словах «доктор… рыб!» или из-за того, что я просто видела его не так, как других? В Нью-Йорке полно мужчин с ломаным английским, с мальчишескими лицами, со степенью и без степени. Но ни в ком не было ни яростной страсти в голосе, ни энергии, которую я ощущала, находясь с ним рядом. И то, что он от меня бегал, тоже было свойственно только ему, но не из-за этого я в него влюбилась. Из-за этого я страдала. У меня были знакомые интеллигентные поклонники, писатели и художники, которым я не отвечала взаимностью. А влюбилась я в мужчину, который никогда не станет читать то, что я пишу, и которому неаккуратные края штукатурки на двери ванной важнее, чем вести себя, как подобает джентльмену. Что обо мне-то говорит моя влюбленность в такого мужчину? Может быть, ничего не говорит. А может, она говорит о стрелах Эроса, которые летят наугад и разят наугад. Если, конечно, во втором десятилетии XXI века можно с серьезным лицом говорить про Эроса и его стрелы. Если бы я сказала, что, когда они тебя поразят, то это судьба, мне бы ответили, что все это чистой воды наваждение, любовная одержимость, довольно распространенная и слишком опасная, чтобы ей поддаваться. Борись
