критически относился ко всем этим фильмам, в которых один человек сражался против целой роты и неизменно побеждал. Это попросту невозможно, уж точно не с нынешними техническими средствами.
Всё было намного прозаичнее. Когда топливо в баке закончилось, я направил свой самолёт в океан и катапультировался. Приземлился в километре от берега, на равнинной местности, откуда купол моего парашюта увидел бы любой желающий. Первым пришёл местный житель, он даже не подозревал, кто я такой, поэтому поинтересовался, не нужна ли помощь. Я заверил его, что всё в порядке, и попросил воды, чтобы смочить горло. Мужчина этот порывался проводить меня до своей деревушки, но я объяснил, что это опасно, в первую очередь, для них самих, и тогда он ушёл. Думаю, догадался, что я враг, хотя война официально закончилась.
Дальше я пошёл вдоль дороги, поджидая какой-нибудь патруль, посланный за мной. Действительно, через полчаса явилось человек шесть, все молодые, годились мне в сыновья. Командир сразу же узнал меня по многочисленным фотографиям и приказал всем достать оружие. Я крикнул ему, что вовсе не против пойти с ними, бросил под ноги пистолет и направился прямо к ним. И вот здесь случилось кое-что необычное: по международному закону командир должен был установить мою личность, звание и проводить в часть, но вместо этого он пристроился справа и стал указывать дорогу. Я спросил, почему он уклоняется от официальной процедуры, на что получил ответ: «Генерал хочет сделать это лично».
Не помню, как звали генерала: Золотецкий, Золотовский? Он был очень горд собой, настолько, что не заметил ни кортика на поясе, ни второго пистолета, спрятанного в кобуре на ноге. Тогда-то я и попал в плен официально.
– А почему вы решили сдаться? Были ведь и другие варианты, вполне достойные в вашей ситуации.
Настала многозначительная пауза, в течение которой заключённый долго-долго вглядывался в серое осеннее небо сквозь железные прутья камеры. Наконец он нарушил молчание, однако теперь вместо уверенного в себе человека заговорил измученный ветеран войны. Глухой хриплый голос сообщил:
– Догадываюсь, о чём вы. Нет, я чувствую, что ещё не время умирать. Если трибунал отправит меня на смерть, я приму приговор, но это позже. Сейчас я должен жить, меня словно держит нить, обвязанная вокруг щиколотки. Впрочем, это другой разговор, – резко оборвал мысль маршал.
Лицо его погрустнело, плечи опустились, и он погрузился в себя, перестав замечать окружающую реальность.
– Не хочу отрывать вас от размышлений, но второго шанса может просто не быть…
Собеседник репортёра с некоторым запозданием отреагировал на эти слова и предложил закончить интервью.
– Надеетесь ли вы на оправдание трибуналом или хотя бы на более мягкий приговор? Иными словами, надеетесь ли вы на то, что проживёте ещё много лет?
– В моём положении это было бы нелепо, – пожал плечами подсудимый. – Все мы люди, все хотим жить как можно дольше, но я не питаю иллюзий на этот счёт.
– И всё-таки…
Громкий
