покоя, я чувствую, как медленно схожу с ума, как вина убивает меня вернее любого препарата. Зачем вы спасли меня? Я не хочу погибнуть в умственной эпидемии; не для того я столько работал на благо мира, чтобы видеть конец его. В нашей стране все протестуют молча, моя смерть также должна была быть немногословной…
Георгий Георгиевич, все это время внимательно слушающий рассказ, слабо улыбнулся, превозмогая боль лицевых мускул, напряженных в течение последнего часа. Он поднялся на ноги и подошел к двери, открыл ее, впуская глоток тухлого воздуха в помещение, и, не глядя на Ясона Григорьевича, сказал тихим голосом, словно бы осипшим от громкого и одновременно не выплескиваемого крика:
– Вы хотели молчать, но раз слова сказаны, почему не начать действовать? Почему вы не можете изменить свою ошибку? Ваши действия итак привели к смерти почти половины населения, больше терять уже нечего. Вы еще можете все исправить.
Ясон Григорьевич молча подходит к двери, словно заглядывает через маленькую щель в большой мир.
– Мы даже не микробы, а микроэлементы в этом макромире, – говорит он. – Заботясь о том, как убить друг друга, мы не заметили, как убили все живое вокруг. Когда-то еще говорили о проблемах экологии, но теперь и говорить, и действовать уже бессмысленно. Мы опоздали. Последние годы наш мир стоит на глиняной стеле. Для сравнения, цапля тоже стоит на одной ноге, но, в отличие от нас, цапля живая, по ее ноге циркулирует кровь, а потому она выстоит, а мы – вряд ли. Мы хотели всего достичь быстро, но быстрые реки зачастую настолько узки, что корабль при всем желании не сумеет войти ни в одну из них. Теперь-то я знаю, что невозможно изменить мир к лучшему.
– Возможно. Но вы выбрали неверный способ. Как можно построить идеал на костях? Никак. А что сможет произвести на свет мясо? Только такое же мясо. Именно поэтому в любое дело нужно вкладывать душу. Мир жесток затем, чтобы детям наших потомков не познать жестокости. Мы творим мир для них, сами не замечая, как губим то, что имеем. Еще есть возможность вернуться, Ясон Григорьевич, еще все можно спасти, если вы хотите, чтобы были они, эти дети потомков, и чтобы видели они воду, которую еще можно вернуть, и чтобы жили они в том мире, который еще можно исправить, в котором еще не укоренились окончательно насилие и злоба. Вы ошиблись. А кто не ошибался? Одержимый идеей становится одержимым – этого не изменить. Но исполнившаяся мечта порой калечит похлеще неисполненной – тут зависит не от того, что желать, а от того, как двигаться к мечте. Человек – это мотылек, бьющийся в стекло, пока не расшибется, но ведь даже не подумает про открытую дверь!
– И что вы предлагаете? Я не могу изменить прошлое.
– Но вы все еще можете поменять будущее, пока живы. Если эти чипы не активированы в полную силу, если люди все еще способны мыслить, они прислушаются к вашим словам. Есть странная особенность в людях – верить медикам. Расскажите им все то же, что и мне.
– Избыточная
