в новый город. Ночью родители просидели за закрытой дверью своей комнаты допоздна, и я знал, они о чем-то спорили. Я понял, что отец решился на какой-то поступок, которого мама не одобряла. Слышал, как несколько раз хлопала дверь их стенного шкафа, как мама говорила: «Это в последний раз…», и «Ты с ним не справишься…», и «Это самая безумная…» Начинала она каждый раз громко, но затем голос ее быстро стихал, и окончания мне разобрать не удавалось. Отец трижды покидал спальню и выходил на переднюю веранду. (До меня доносился стук его каблуков по доскам.) Все три раза он возвращался назад и спор начинался заново. «Ну так что еще ты можешь предложить?» – спрашивал он. И «Ты таких дел всегда побаивалась». И «Так нас, во всяком случае, не сцапают». После этого родители обменялись лишь несколькими короткими фразами. А потом сошли на нет и они. Я покинул мою комнату, зашел на кухню, где продолжал гореть свет, выпил стакан воды. Под дверью родителей светилась оранжевая полоска. А когда я вернулся к себе, в моей постели лежала Бернер. Она ничего мне не сказала. Просто лежала лицом к стене, на которой висели мои вымпелы колледжей, и дышала, продрогшая. В Грейт-Фолсе такого еще не случалось, хотя в маленьких городках, когда мы были детьми, нам доводилось спать в одной постели. Мне было неудобно с ней рядом. Однако я понимал: не будь это важно, она не пришла бы, и понимал также, что и она, как я, слушала разговоры родителей. От нее пахло сигаретами и леденцами, она так и не разделась на ночь. Когда родители примолкли, мы заснули. Проснувшись утром, я обнаружил, что кулаки мои стиснуты, пальцы ноют, а Бернер уже ушла, и, когда я снова увидел ее, разговаривать о случившемся мы не стали. Как будто ничего и не было.
Как правило, настроение у отца по утрам было хорошее. Но в тот понедельник его одолевали какие-то мрачные мысли. Мама, похоже, старалась не попадаться ему на глаза. Она приготовила завтрак, все мы сели за стол. Поедая яичницу, отец спросил у нас с Бернер, что, по нашему мнению, могли бы мы сделать полезного для Республики, – он всегда задавал этот вопрос, интересуясь нашими планами на день. Я напомнил ему, что сегодня открывается «Ярмарка штата» и мне хочется посмотреть на пчел, – от этого наверняка будет польза. Отец ничего в ответ не сказал, – казалось, он успел забыть о своем вопросе. Он не шутил, не улыбался. Глаза у него были красные. Мать он за завтрак не поблагодарил. И не побрился, что неизменно делал, отправляясь на авиабазу или по каким-нибудь делам. Щеки его отливали унылой синевой. Все мы, сидя за столом, думали, что с отцом творится что-то неладное, однако вопросов никто ему не задавал. Я видел, как мама сердито поглядывает на него сквозь очки. Губы ее были сурово поджаты, как если б она не одобряла что-то в поведении отца.
А еще я обратил внимание на то, что отец не надел ни новых брюк, ни черных тисненых сапог, ни одной из сорочек со сборчатыми карманами, – так он одевался, отправляясь на работу в компании, торговавшей участками земли и ранчо. На нем был старый, еще времен воинской службы, синий летный костюм и пара неглубоких, заляпанных краской
