через год после этого я снова увидела тебя в рабаде, всей душой пожелала тебе смерти. Если бы я рассказала всем, что случилось, я уверена, что мое желание исполнилось бы; но что стало бы потом с Надирой, с ее спокойной жизнью? А тебе было столько же лет, сколько Умару, и мне было совестно перед Аллахом желать смерти десятилетнему мальчонке, еще постыднее, чем встречаться с тобой на улице. Я ненавидела тебя всей душой, Коррадо! И не могу перестать ненавидеть даже сегодня… ты – воплощение моего позора!
– Это глаза Надиры – воплощение позора, я уверен, что подозрение, откуда у нее такой странный цвет глаз, возникло у всех в рабаде.
– Но твои сородичи есть исток этого позора… а до подозрений мне никогда дела не было.
Коррадо набрался храбрости и взглянул ей в глаза, он увидел, что она дрожит и плачет.
– Джаля, госпожа моя, послушай! Твой позор… как будто это я носил его на себе все долгие годы. Наверное то, что я потерял своих сородичей, что заблудился здесь в горах, и есть расплата, которой меня покарали за то, что случилось с тобой.
– Расскажи, что говорил чужак, сынок, и не будем больше об этом вспоминать… Но не требуй от меня невыполнимых условий, иначе мне остается только броситься тебе в ноги, и думаю, что Умару это не понравится. Сделаю, что могу, чтобы помочь твоей семье, но не ставь это условием за слова, которые таишь.
– У меня перед глазами сейчас стоит то лучшее, что есть в Надире, чистой душой и ни в чем не виноватой. Ладно, расскажу тебе все, но ты должна верить мне, потому что то, что я сейчас скажу, может показаться нелепицей.
– Ты наверняка знаешь, кто украл мою дочь! – воскликнула она, невольно ухватив Коррадо за руку.
– Каид солгал вам: выкуп за Надиру никто просить не будет.
– Зачем тогда ее украли? Ведь знают, что она суженная Али ибн аль-Хавваса, вот и задумали подзаработать.
– Каид отлично знает кто и зачем ее украл… и знает, как ее освободить.
– Так зачем ему лгать нам?
– Потому что он никогда не выполнит требования похитителя; не может выполнить, потому что это значит предать свой собственный род.
Джаля всхлипнула и встряхнула Коррадо за руку:
– Ну же; что он тебе сказал?
– Тот, кто украл ее, кого вы упрямо зовете Салимом, есть не кто иной, как Мухаммад ибн ат-Тумна, каид Катании и Сиракуз, а отдаст он Надиру только, если Ибн аль-Хаввас вернет ему жену. Меня оставили в живых, чтобы я передал это каиду, но он и без меня все прекрасно знает, а знает потому, что тем вечером Ибн ат-Тумна спустился в рабад из Каср-Йанны, где шурин отказался уважить его требование отдать жену.
Джаля об этом противостоянии отлично знала, Маймуна сама рассказывала ей. При воспоминании, как решительно Маймуна отказывается вернуться к мужу, даже если никогда больше не увидит детей, у Джали вырвался крик отчаяния.
Разговор закончился, Коррадо рассказал все, что знал, он повернулся и зашагал к своей палатке. А на город опускался тот своеобразный туман, который часто обволакивает гору Каср-Йанна, скрывая
