военнопленный Штихель?
– …знакомый!
– Вы состоите с пленным австрийцем Штихелем в запрещенной переписке?
– Нет, конечно! Но по какому праву…
– Ясно. Дежурный, препроводите девицу в камеру заключения до выяснения вопроса и решения начальника лагеря.
Так учительница сельской школы и барнаульская мещанская дочь Анастасия Павловна Долгополова оказалась заключена в лагере военнопленных, проведя там ужасные вечер, ночь, день, опять вечер, и (о, боже!) еще ночь и половину следующего дня, в то время как вышеупомянутый австрийский военнопленный лейтенант Штихель, которого она так героически мчалась спасать, давно был отпущен с гауптвахты специальным указом начальником лагеря, полковника русской армии, курляндским бароном фон Штауфе, и жил-поживал в вольном граде Барнауле, Немецкой слободе сразу за Аптекарским мостом, на квартире у аптекаря Майера, по соседству с тремя его дочками, такими озорницами, что доннер веттер! Аптекарь тот, несмотря на сухой российский закон, тайно приторговывал в своем заведении пивом от томского пивовара Крюгера, а для любимого квартиранта девицы Адель и Минна таскали пиво совершенно бесплатно прямо ему в комнату. Так что жиль Пауль с пивом, девицами на полном аптекарском обеспечении, имея все жизненные немецкие удовольствия вдоволь и пребывая ровно как у Христа за пазухой.
Письмо же с чистосердечными любовными признаниями от мужского имени написала «хорошая» знакомая Пауля, весьма и весьма любвеобильная особа по кличке Дунька Беспортошная из всем известного дома терпимости в Дунькиной роще, в целях привлечения сельской учительницы к… ну вы понимаете, короче говоря революционной работе, то бишь страстной борьбе за народное счастье.
Глава 2
Тем же самым утром, когда Анастасия Павловна еще вела последние занятия учебного года во Власихинской школе, автор полученного ею любовного послания находилась совершенно в ином месте.
Закинув одну премиленькую ножку на другую, тоже весьма недурную, обнаженная барышня восседала на низком подоконнике у раскрытого оконца, выходящего во двор, рядом с горшком цветущей герани, с блаженством покуривая. Время от времени, она небрежным щелчком стряхивала сизый пепел в цветок, попадая то на мохнатенькие листики, то прямо на аленькие лепестки.
Ясное барнаульское утро выдалось по-летнему солнечным, теплым и тихим, а календарь, висевший в чистенькой комнатке на выбеленной перед Пасхой стенке, указывал апрель 1917 года.
Лицо барышни имело мечтательное, слегка сонное выражение. Сощуренные в узенькую щелочку глазки, свидетельствовали о полном удовлетворении прожитой ночью, рыжие, мелкие как баранья смушка кудряшки за часы, проведенные на узкой скрипучей кровати, развились совершенно, и торчали ныне смешными рожками во все стороны.
Выпустив замысловатую струйку дыма, она коснулась снисходительным взором своего кавалера, что валялся на сбитой
