нескольких поколений служил убежищем огромному семейству особо вонючих скунсов, которых, из-за их запаха, выгоняли изо всех предыдущих мест проживания.
– Цок, – послышалось ещё раз.
Звук уже не казался таким страшным, и Андрей решил подойти к окну. Когда он осторожно выглянул на улицу из-за занавески, на его лицо подул слабый ветер и открытая на ночь форточка, с тихим – цок, ударилась об раму.
Андрей стоял и смотрел на неё, не в силах вымолвить ни слова, а затем тихо выругался и быстро побежал в сторону туалета. Через секунду из-за двери донеслись звуки, напоминающие рёв медведя, который проснулся посреди зимы и понял, что весь мёд, который он съел осенью, был с истекшим сроком годности.
Когда Андрей зашёл на кухню, то только огромная сила воли и характер помогли ему остаться, а не побежать обратно в туалет. На кухне царили разруха и запустение. Пустые бутылки валялись по всему полу. Засохшая еда на тарелках и недопитые рюмки составляли убранство стола, а разлитое пиво добавляло ко всему этому непередаваемый запах. Особый оттенок этому смраду придавала пепельница, похожая на ёжика из-за торчащих из неё окурков, которых в годы табачного дефицита могло хватить на неделю многочисленной курящей семье. Андрей мутными глазами смотрел на все это, а в голове начали всплывать воспоминания. Когда воспоминания приобрели чёткость, а в некоторых случаях также цвет и запах, Андрей даже застонал от стыда и тяжело опустился на табурет.
Вылив из всех недопитых рюмок в одну, он залпом выпил то, что получилось, и опять застонал, а после схватился за голову:
– Ну, дебил…
Хвататься за голову и впрямь было от чего. Весёлый сабантуйчик, имевший место быть в пятницу, и начавшийся словами:
– По паре кружек и все, – перерос в качественный, пятидневный запой.
Андрей искренне считал, что пить или не пить пять дней подряд – это личное дело каждого человека и не видел в этом абсолютно ничего плохого. Однако родители, начальство на работе, а также некоторые коллеги, особенно те, у кого с ним были какие-то договорённости, почему-то не разделяли его мнения, и вот это было уже плохо.
Плохо было так же то, что при большом количестве выпитого у Андрея начисто вырубало чувство самосохранения, и он был способен на самые неожиданные поступки. И ладно бы, если при этом у него вырубало бы ещё и память. Протрезвев, Андрей всегда все вспоминал, и тогда начиналось самое худшее. Муки похмелья усиливались муками совести, и неизвестно, что из этого было хуже.
Один его товарищ как-то сказал о таком состоянии:
– Сначала стыдно, потом смешно, а потом – потом похуй.
Обычно так и было, и нередко то, о чем сначала со стыдом вспоминал, впоследствии служило неплохой темой для многочисленных баек, но в этот раз Андрей, похоже, превзошёл сам себя.
Воспоминания, как мыльные пузыри, неспешно всплывали в голове, и Андрей постепенно понимал, что его приключения в последние дни темой баек никогда не станут, и
