недоступной.
Ее жизненный статус: ушедший муж, две взрослые дочери и одиночество в расцвете лет – располагал к интрижке.
Но тем не менее нечто невнятное говорило, что привычное по отношению к ней недопустимо.
Впрочем, такие мысли пришли непонятно откуда. Ни о чем подобном Громов даже не собирался думать.
Официантка подошла опять, поставила на стол две тарелки, беззвучно положила две пары приборов.
Разговора о том, что ужинать будут двое, не было. Она знала свое дело и изучила людей до такой степени, что понимала без слов.
Выкладывая вилку и нож, девушка склонялась низко. Громов видел ее грудь в расстегнутой кофточке; ущелье между сдвинутыми полушариями казалось влажным.
Оттуда пахло молодостью, какой у него уже никогда не могло быть.
Когда она ушла, он взял меню, вытряс карточку со шлюхой, смял и зашвырнул в темноту под соседний стол.
Где-то за спиной упала на пол то ли вилка, то ли ложка, что-то весело проговорила женщина, что-то невнятно ответил мужчина, кто-то прошаркал к выходу, скользнул тенью в боковом зрении.
Вдруг показалось, что не было ни Елены, ни напряженного вечера, что он по неясным причинам завернул в Нижний Новгород и приземлился в агонизирующем «Волжском плесе». И был тут один – как всегда на трассе.
Одиночество пробило и высосало позвоночник.
Впору было разыскать визитку борделя. Лишь близость с женщиной – любой, даже продажной – возвращала жизнь мужчине.
Громов поежился. Ситуация выходила из-под контроля.
В сумрачном зале дрожал запах прокисшей еды, несвежего хлеба и пролитого спиртного всех видов: от пива до коньяка. Такой многослойный аромат был характерен для всех ресторанов. Обычно он подстегивал аппетит, сейчас показался духом тления.
Тут все шло под откос.
Стоило заказать вожделенную селедку с луком колечками – сразу две порции – и полулитровый графин водки.
– Черт бы все побрал… – сказал кто-то над самым ухом.
Встряхнувшись, Громов понял, что это проговорил он сам.
На стоячей вешалке тускло чернела Еленина норковая шубка. Он был не один, нужда в проститутке отпала.
Ему предстояла ночь с женщиной – без всякого секса, просто в ее поле, ее тепле, ее запахе. В нынешнем состоянии этого хватало.
Вернулась круглолицая официантка, взглянула вопросительно.
Громов улыбнулся, покачал головой и кивнул, взял подмышку барсетку с деньгами и пошел умыться.
Туалет был чистым, но полуразрушенным.
Кафель во многих местах отвалился, отовсюду зиял голый цемент. Раковина качалась, на расколотом полу серело известковое пятно от подтекающего слива. Вместо сушилки из стены торчали два оголенных провода между вырванными из стены пробками.
Но горячая вода текла исправно и вселяла надежду.
