никогда не находит выхода, теряясь среди предрассудков и страхов, основываясь на том, что видит и слышит. Я делю всех людей на…
– На куски? А тесак? В кармане? Это всё патетика. – Странную тираду первого, второй парень прервал не самой удачной шуткой и сквозь собственное хихикание добавил:
– Нет, честное слово! Тебя послушай, так только одно и можно предположить.
– Ну зачем так? – досадовал первый. – Нельзя столь грубо обрывать философские наплывы. Сам знаешь, как дороги эти вдохновенные моменты триумфа мысли!
– Извини, но я, к сожалению, слишком устал, чтобы слушать, и уж тем более думать о твоих триумфах. Лучше глянь, который час там? уже половина девятого? Боже мой… только с работы вернулся! Куда же ты, время, летишь… – тон молодого человека скатился в совсем заунывный стон, и он, привстав, одним шагом, почти в падении пересёк маленькую комнатушку от угла с фуфайкой-матрасом до своей старенькой кровати, с грохотом на неё повалившись. Через минуту он уже беспокойно сопел.
– Презренные телодвижения! – спустя время и шёпотом буркнул сквозь зубы тот, что остался сидеть на фуфайке. – Да я же только хотел… впрочем, если на то пошло, не питаю же я ненависти к сознанию человека! Все им просто неправильно пользуются, вот как и ты. Ведь сердце, душа, да разум, в конце концов, это, по-моему мнению – единое целое. Безнадёжный ты, что ли? Дрыхни, давай, всё равно не выспишься, а завтра – день сурка! Это ни в какие ворота! Пойду прогуляюсь. А ты лежи, лежи, спокойной ночи! Надеюсь, бабуля не побеспокоит. – С видом явно внутренне задетым тот, что наконец встал со своей фуфайки, вышел из комнаты и, хлопнув дверью, умчал куда-то в ночь.
Мгновеньем позже в комнату к сопящему парню вошло что-то лохматое, босое, источающее смрад и зловоние. Пошатываясь, нечто присело, или, скорее, взгромоздилось на стул справа от двери. От внезапного шума беспокойно сопящий парень вскочил и со злостью поглядел вниз на окровавленные ноги вошедшего существа. Оно изрекало невнятное:
– Сашечка, любовь моя, ты, этот… где мой, этот…
– Чё тебе опять?! – вскричал парень в крещендо нервозности.
– Не на-адо мне. Я, между прочим, не глухая, – совершенно спокойно, почти даже членораздельно молвила лохматая старуха, заумно склоняя голову набок, – я только спросить хотела, и всё… – искорки удивления появились в её голосе, а морщинистое лицо исказилось и разгладилось вокруг теперь до смешного широких глаз.
Оппоненты молчали, и атмосфера, без того густая и тяжёлая, сейчас тянула вниз словно болото. Лицо старухи изображало спонтанные пьяные гримасы, из которых резко высунутый вбок прикушенный язык да один прикрытый глаз – была самой частой и, наверное, боле всего наводила жути.
Внезапно улыбка озарила губы «прелестной дамы», она повернулась на стуле и, глядя на своего, по видимому, внука, очень по-доброму, даже любя, переменившись как погода в море беспричинно обругала того многоэтажным матом, требуя что-то своё.
– Я
