Поражает деревянный балкон по-над самым оврагом, приходят на ум строки:
Когда на дачах пьют вечерний чай,
Туман вздувает паруса комарьи,
И ночь, гитарой брякнув невзначай,
Молочной мглой стоит в иван-да-марье…[5]
Да, овраг, и «весь в черёмухе овраг», но только в черёмухе снёжаной, январской, белокипенной под морозцем родимым.
Долго любуется запорошенной трещинкой на земле российской и нехорошие предчувствия теснят грудь. Любовался – тогда. И скрадывались весёленькие солнечные зайчики, потому что овраг тот втягивал их в лоно своё, в нутро голодное… И что-то вспоротое мнилось Бородину – кровоточащее невидимым едким, полозучим, без роду-имени. Оно походило на туманный сквозной газ, и не бесформенный, стелющийся повсюду, но очертаниями внезапными-смутны-ми ассоциативно вызывающий призрачный образ какого-то небывалого корабля, пытающегося выйти на сушу грешную из пучин безвременья… Остов сей, несмотря на кажущуюся бесплотность, отсутствие такелажа, прочих атрибутов, неостановимо надвигался грудью струпяной на берег и от движения того мурашки побежали по коже… легион мурашек и представилось ему, Сергею Павловичу: никакой это не корабль, а зверь допотопный выбирается из преисподней, откусывает пяди, крохи и – не давится, и всё мало, мало чудищу-ему… Страшенной энергетикой разило от оврага. Не хотелось никуда идти – стоять бы и смотреть на зёв разверстый, бездонный почти, хотя внешне овражек сей ничем сверхгромоздким не выделялся: так, яма, яр, углубленьице, ну и что?!!
А то, что витало надо всем этим что-то тёмное, мистическое. Цепенящее…
«Господи! – пронеслось мимолётно – да где же взять слова, краски, звуки, ЗВУКИ МУЗЫКИ, чтобы постигнуть и передать такое???»
…Вот он стоит над оврагом, может быть, на том же самом месте стоит, где несколько десятилетий назад стоял Пастернак, и знает, уже знает, что и от него, от Бородина, какая-то неведомая сила отрывает целые крохи, куски, до того момента им же самим от себя оторванные, дабы оставить их в ком-то, в чём-то… – куски, которые были следствием его постоянного разрывания себя на части, неугомонного самокопания – а как иначе?! Ведь Россия, Родина, Советская его Родина – в нём, всегда в нём, он суть плоть от плоти их… Как иначе?! Ведь без сопереживания, со-переживания немыслима и переоценка ценностей, жизненных ориентиров! А процесс оный в душе исполнителя начался, отрицать нельзя – исподволь, подспудно – начался. Сергей Павлович ещё не отдаёт отчёт тому, что же именно, какие-такие пласты пришли в движение, однако знает: лично он жить станет лучше, иначе, насыщеннее и плодотворнее – за себя и за неё, Наташеньку… Знает, что…
И вдруг с потрясающей ясностью видит: людей наших ждут смуты, испытания… недалече, увы! грозное завтра…
«Ещё одна война? – спрашивает ни у кого, – но почему, за что?!»
А небо давно
Строки принадлежат Б.Пастернаку
