дело в том, что в криминологии есть методика, позволяющая вычислить преступника по маршруту его передвижений. Хочу рискнуть.
– Ну-ну. Рискни, – усмехнулся бородач.
Порылся в смартфоне и спросил:
– Куда тебе скинуть?
– На вотсап.
– Диктуй номер.
Цой продиктовал, звякнуло доставленное сообщение, и следователь впился глазами в экран смартфона.
– А почему он, собственно, Шестикрылый? – запоздало удивился Карлинский. – Вы не думали, что это производное от фамилии? Шестаков? Крылов? А может, его имя Серафим?
– Хрен его знает, такой тэг, – не отрываясь от смартфона, нехотя протянул бородатый.
– В смысле подпись? – подсказал Карлинский.
– Можно и так сказать.
– Ну, типа, кличка?
– Че пристал? – разозлился парень. – Может, кличка. Может, имя. Говорю же, тэг его Шестикрылый, а уж отчего он так подписывается – хрен поймешь.
Доктор Карлинский тонко усмехнулся и, почесав под синим поло окладистый живот, многозначительно заметил:
– В том-то и дело, что хрен поймешь. Да, интересно получается. Шестикрылый. И я подумал в порядке бреда. Просто припомнилось. В психиатрической больнице на улице Восьмого Марта лет десять назад был сторож, ветхий, как Мафусаил. Так он рассказывал всем подряд о выполненном маслом наброске – шестикрылом серафиме, которого когда-то Врубель написал. Вроде как если на обратной стороне шестикрылого серафима карандашом нарисовать своего врага и проговорить, что с ним должно случиться, то это обязательно произойдет.
– Старик из выздоровевших, что ли? – хмыкнул гурман в косухе.
– Ну да, – расплылся в улыбке Карлинский.
– Не до конца он вылечился, раз бред несет.
– В любом случае стоит наведаться в больничку и деда расспросить, может, припомнит Мафусаил кого из расписывавших стены постояльцев, – оживился до сего момента молчавший режиссер Эрнст Вельдш. – Глядишь, и выйдем на шестикрылого гада.
– Ну спасибо за коньяк и за беседу, поедем мы, – проводя рукой по густому ежику волос, поднялся с дивана Борис.
И, огибая разбросанные по кабинету кресла и диваны, на которых расположились артисты, устремился к дверям. Вместе с доктором откланялся и Виктор Цой, выскользнув за другом едва заметной тенью.
От Мамонтова вышли в темноте – в храме Живоначальной Троицы звонили ко всенощной.
– Ну, матушка, удивила! – издевательски пропел редактор Гурко, недовольно оглядывая племянницу. – Рехнулась ты, что ли? Куда тебя понесло?
Держа перед собой подарок Врубеля, Александра с досадой посмотрела на издателя газеты.
– А что такого? – огрызнулась она. – Я правду сказала, разве не так?
– Кому интересна правда? Мамонтов мильенами ворочает. Что пожелает, то и сделает. Захочет – заставит Врубеля кирпичи лепить,
